– Бедная девочка, чистая душа! Какой же мразью надо быть, чтобы отправить ее на нары, да еще беременную, в руки таких, как Рубман? – бормотал он, доставая папиросу.
– Чегось? – остановилась проходившая мимо нянечка. – Чегось кажешь, Михалыч?
– Ничего, Манечка, ничего. Все хорошо будет.
– Будет, будет, – закивала нянечка и пошла по своим делам.
Какое-то время Софья Марковна сидела в оцепенении. В ее лице всего было много: большой рот, крупный нос, широкие брови. И только глаза выпадали из этого формата. Маленькие, буравчато-серые, они, казалось, попали сюда случайно и прятали свою несоразмерность за толстыми линзами очков.
– Это вы зря, Сергей Михайлович, зря меня обижаете, – прошептала она. – Мне обид хватило, у меня их много было. И не для того я сюда приехала, чтобы меня еще и здесь обижали. Не прощу я вам этой обиды. Не прощу!
Схватки начались рано утром, в тот момент, когда Надя готовилась мыть полы в больничке. Она, как обычно, сходила к колодцу, принесла ведро воды и, ставя его на пол, почувствовала резкую боль внизу живота. Охнув, она согнулась пополам и сползла по стене на пол, теряя сознание.
Очнувшись, Надя увидела прямо над собой озабоченное лицо Сергея Михайловича. Она лежала на кровати, и вокруг нее суетились две фельдшерицы.
– Не надо, не беспокойтесь, я сейчас вымою полы, – прошептала она и попыталась подняться, но новый приступ боли заставил обо всем забыть.
«Отрицательных обстоятельств много… Да, не так уж тут все и хорошо, – подумал Сергей Михайлович, обследовав Надю. – Анатомически узкий подростковый таз, родовая деятельность слабая. Зря я все-таки отдал ее Рубман, надо было самому заниматься».
– Совсем плохо? – заметила одна из фельдшериц озабоченность Сергея.
– Неважно. Вторая степень сужения таза, но плод не крупный. Придется нам с вами, девочки, рожать. Для начала проведем стимуляцию родовой деятельности, а там видно будет. Только осторожно, чтобы без разрывов обойтись.
Сергей Михайлович отдал необходимые распоряжения и вышел на крылечко. У него еще было время для перекура. Лагерь уже проснулся. «Мамок» повели в дом малютки на первое кормление. Охранники бесстыдно оглаживали их по бедрам, проводя, согласно инструкции, досмотр выходящих. Одна из «мамок», здоровая, крепкая тетка, родившая три месяца назад двойню, посмеивалась над молоденьким, розовощеким парнишкой, прибывшим в лагерь совсем недавно. Парень утопал в шинели, выданной явно не по его размеру. Он неуклюже облапил тетку и, покраснев, сказал:
– Проходите.
– Экий ты быстрый, ищи как положено, а то вдруг я в каком потайном месте финочку спрятала. Дядя начальник ругаться будет.
Увидев, что парень заполыхал от стыда, она вошла в раж:
– Давай, нажимай смелее, чай, не щупал еще бабьего богатства, так приходи вечером ко мне в барак, я тебя молочком покормлю.
Она ласково погладила парнишку по щеке и тут же свалилась кулем ему под ноги: подошедший сзади сержант пнул ее ногой в спину.
– Отставить разговоры! – грубо рявкнул он, стоя над барахтавшейся у его ног женщиной.
– Что, страшно тебе, начальник, от разговоров наших? Такой большой и важный, и боишься! – поднимаясь, сказала тетка.
Сильным ударом он снова сбил ее с ног и начал избивать. Женщина, прикрыв голову руками, молча кувыркалась по стылой земле. Проходящие мимо «мамки» старались не смотреть на избиение своей товарки и торопились поскорее пройти через КПП. Вдоволь натешившись, сержант последним ударом ноги превратил лицо «мамки» в единое кровавое месиво и, брезгливо поморщившись, отошел от лежащего на земле тела.
