– Наденька, девочка наша, ты вернулась к нам, – он бросился к ней и прижал ее руку к губам. – Машенька, Маша, – крикнул он в сторону открытой двери, – иди скорее сюда, Наденька к нам вернулась!
В дверях палаты появилась нянечка.
– Слава Тебе, Господи, наша маленькая мама плоснулась! – перекрестилась, входя в палату, Машенька. – Сынок тут без Надейки скучает, а она все спит и спит… – засуетилась она возле Нади.
Надя подтянулась к спинке кровати, пытаясь сесть, но не смогла, почувствовав сильное головокружение.
– Лежи, лежи, – доктор поправил подушку под ее головой, – тебе пока еще рано вставать, надо сил набраться. А богатыря твоего сейчас принесут.
Он направился к дверям, но слабый Надин голосок его остановил.
– Не надо никого приносить, – попросила она.
– Как не надо, – удивился доктор, – ведь ты родила сына, разве ты забыла?
– Я помню.
– Прекрасный мальчуган, ты сейчас его увидишь.
– Никого я не хочу видеть. Я спать хочу, – Надя закрыла глаза.
Ей не хотелось объясняться с доктором. Тем более сейчас, когда голова утопала в непробиваемом болезненном тумане.
– Ну, хорошо, – отступил Сергей, – ты действительно еще слишком слаба, тебе пока еще не до сына.
Надино поведение озадачило его. За годы работы в зоне через его руки прошли сотни рожениц, и никто из них не отказывался от детей. Даже самая последняя лагерная шалава с благоговением мадонны подносила к груди своего ребенка. А эта чистая, нежная девушка отказывалась не только любить, но даже и видеть собственного сына.
Время шло. Надя под особым присмотром доктора восстанавливала силы. У нее появилось молоко, но кормить собственного сына она по-прежнему категорически отказывалась. Молоко она сцеживала по ночам в рукомойник, а наутро говорила, что кормить сына ей нечем, подкрепляя свой отказ демонстрацией пустых сосков. Обман очень скоро обернулся против нее: грудь начала болеть, проницательная Машенька доложила доктору о новой хворобе подопечной. Опасаясь осложнений, Сергей решил действовать. Зайдя вечером в Надину палату, он, выполнив все процедуры, как бы между прочим, спросил ее:
– Ты боишься, что твой сын напомнит тебе о чем-то плохом, и поэтому не хочешь его видеть?
Услышав его слова, Надя замерла.
Болезнь сблизила их настолько, что Надя перестала стесняться доктора. Теперь она непрестанно думала о нем, ждала его каждую минуту. Клеймо «дочь врага народа» лишило ее права свободного общения еще в детстве. А потом позор и надругательство вонючего борова Зотова превратили ее в замкнутого, осторожного зверька. Доктор Крыленко своей искренней заботой и лаской растопил, растормошил ее душу. Надя заговорила, начала шутить и улыбаться, расцветая с каждым днем. Ее настроение омрачала только мысль о малыше, которую она постоянно гнала прочь.
– Ты можешь ничего мне не объяснять, – не дождавшись ответа, жестко сказал Сергей Михайлович, – но сейчас я принесу твоего сына и ты его покормишь. Ты не обязана его любить, но кормить ты его должна. Женщину, которая была все это время его кормилицей, сегодня выписали из отделения, и она ушла в барак. Больше его кормить некому. Я врач и не могу позволить тебе уморить младенца голодом. Через год его отправят в детский дом, и ты его больше уже никогда не увидишь. Он будет скитаться по казенным домам и питаться детдомовской баландой. И своим сиротством искупит вину отца. Он не будет знать своего рода-племени, станет бродяжкой или преступником, а может быть, просто умрет, забытый всеми. Его отец совершил грех, обидев тебя, а ты грешишь вдвое, потому что мстишь своему обидчику ценой жизни безвинного младенца.
