– Вот ты о чем, – протянул он, взял ее руку и поцеловал. – Да ты умница!
Она опять улыбнулась, но руки не отняла – так и осталась ее небольшая ладошка-лодочка в его широком бугристом кулаке. Он держал ее чуть касаясь, как вчера за городом скворчонка, прыгнувшего по глупости из гнезда.
– Я научный работник, – сообщила она как-то между прочим.
Как же он сразу не понял, когда у нее это на лбу написано… Наверное, кандидат наук или даже доктор – бывают в физике и математике молоденькие доктора наук со счетно-решающими машинами вместо мозгов. А он дипломом похвалялся…
Капличников хотел опять поцеловать руку, но сильная зевота неожиданно схватила челюсти. Он даже выпустил ее ладонь, прикрывая свой полуоткрывшийся рот. Видимо, сказывалась усталость последних дней, да и сегодня он поволновался.
– Ирина… Ты с кем-нибудь дружишь? Я хочу сказать, у вас… то есть у тебя… есть друг? Дурацкий вопрос, но по пьянке прощается.
– Конечно, прощается. А зачем это тебе?
– Как зачем?! – удивился он и до боли в скулах сцепил челюсти, которые хотели распахнуться в зевке. – Разве мы больше не встретимся?
– Мы еще не расстались.
– Я заглядываю вперед.
– А ты хочешь встретиться?
– Ирина, разве по мне не видно, хочу ли…
Он поперхнулся, перехватив подкатившую зевоту, тугую, как капроновый жгут. Только бы она не заметила, что он совсем валенок – зевоты еще не хватает. Капличников согнул тот жгут челюстями.
Надо было еще выпить, – водка на какое-то время снимала усталость. А усталость навалилась, будто он стоял в яме и земля осела на его голову и плечи. Он даже сейчас не знал, о чем и как с ней говорить, хотя вообще-то слыл парнем остроумным.
– Выпьем, Ирина…
– Я пропущу, – мягко сказала она. – А ты выпей, мужчина же.
Он быстро налил рюмку и торопливо выпил, словно водку могли унести. Закусывать не стал, уже не хотелось.
– Ирина, ты танцуешь?
– Конечно.
– Пойдем… когда заиграет оркестр…
Он увидел в ее глазах легкую настороженность – значит, заметила, что ему не по себе.
– Понимаешь… рано проснулся… экзамены…
Капличников обвел взглядом зал. Бра потемнели, курились серым дымом, как вулканы. Оркестр слился в одного толстого многорукого человека, который дергался марионеткой. Летчик вроде бы ему улыбался одними губами, и они, эти губы, тянулись и тянулись, превращаясь в хобот. Официанты почему-то прыгали от стола к столу, как зайцы меж кустов.
Он резко повернул голову к Ирине. Она курила, поглядывая на оркестр. Но ее струйка дыма тоже прыгала.
– Ирина… Кажется, я люблю тебя…
Она кивнула головой – он точно видел, как она согласно кивнула головой. Но тут сила, с которой он ничего не мог сделать, как с земным притяжением, ухватила его за голову. Ему захотелось на минутку, на секунду, может, на долю секунды, опереться лбом о стол.
– Ирина… со мной какая-то чертовщина…
– Бывает, – спокойно ответила она, стряхнула пепел и налила себе лимонаду.
– Ирина. На секундочку… положу голову…
Стол поехал на него, как земля на падающий самолет. Последнее, что он помнил, – это подскочивший в блюде фирменный салат, задетый его лбом. И что-то было после: или шел сам, или его вели, но этого он уже не помнил и не понимал, как бессвязный бредовый сон.
Следователь прокуратуры Сергей Георгиевич Рябинин сидел перед вентилятором, почти уткнувшись лицом в лопасти, и ничего не делал, если не считать, что он думал про телепатию. Было уже одиннадцать часов. Вентилятор жужжал мягко, с легкими перепадами, но все-таки монотонно, дремотно. Воздушная струя не была холодной – только что духоту не подпускала.
