Моя мать тоже разошлась с мужем. Мать и Эдда – двойняшки и всю жизнь стараются во всем походить друг на друга. Они – светловолосые добродушные северянки; обеих к сорока годам разнесло, и они выступают неторопливо, бережно несут свои телеса и никогда не ходят к морю плавать.
Сколько себя помню, денег в доме не водилось. Мой отец, по слухам, укатил за границу, мать не получала от него ни гроша. Тоски, который делал карьеру, аккуратно выплачивал алименты, однако мы жили на эти деньги вчетвером. Матери в голову не приходило подыскать работу, а тетка носилась с Эстебаном и ни на минуту не оставляла без присмотра, даже в больнице, куда его отправляли уже раз пятнадцать.
Окончив лицей, я поступил на юридический факультет столичного университета и проучился год. Мечтал стать криминалистом. Увы – учебу пришлось бросить и пойти работать. Да только в нашей деревне много не заработаешь, хоть сутками торчи на водноспасательной станции. Я и торчал, по две смены. Море, пляж, разморенные солнцем туристы. Каждый божий день – море, пляж, туристы. Удавиться можно. Одна отрада – книги, которые я таскал с собой на вышку: детективы и научные труды. Гору литературы прочел. Однако не приведи Господь увлечься и проворонить какую-нибудь беду. Напарники мои – Мануэль и Лоренцо – такие, что надежды на них никакой. Да и туристы попадались – еще те экземпляры. С аквалангами плавают все кому не лень, обязательного инструктажа нет, и вообще на кой ляд слушать нравоучения мальца, который скатывается с наблюдательной вышки, бежит через пляж в белой футболке и шортах и вид имеет совсем не солидный. Вот было б у меня пивное брюхо, седая шевелюра и мундир с золотым позументом – тогда другое дело. За отсутствие позумента и инструктажа порой приходится платить дорогой монетой.
Прошлой осенью, в бархатный сезон, явились на пляж молодые супруги – прибыли в Эсталусию провести медовый месяц. Дорогие акваланги, маски с шестью иллюминаторами, камера для подводных съемок. Чуяло мое сердце, что у пижонов дело кончится плохо. Подошел я к ним, учтиво поинтересовался, сколько погружений на счету и не нужен ли какой совет. Супруг отмахнулся: дескать, отвали, не учи ученого. Сам по-эсталусийски ни слова, а мой английский ему, видно, не понравился. Ладно. Навьючили они аппараты, поплыли. Штиль, вода прозрачная, и на дне есть, что посмотреть. Но вскоре гляжу: молодожены возвращаются. Парень снимает маску, а морда в крови. Я хвать аптечку – и бегом. У него из носа кровь хлещет, под глазами синяки жуткие; жена в истерике. Он, видите ли, забыл, что при погружении надо выравнивать давление под маской. Мол, присасывается – ну и черт с ней, он перетерпит. Так и провел медовый месяц с синячищами.
Впрочем, спасателей нигде особенно не уважают; я уж привык. Девушкам говорю, что я студент-юрист, а на пляже подрабатываю на карманные расходы.
И вдруг Эстебану пришло письмо от губернатора. В Тоски неожиданно проснулись отцовские чувства, и он приглашал сына погостить. В первую минуту я чуть не сдох от зависти. Из нашей деревни – в Альба-Лонгу! Затем опомнился: тетка ни в жизнь не выпустит свое сокровище из-под крыла, и Эстебан никуда не поедет. Вот горе-то! Ну, то есть, кузену все равно, а мне…
– Я сам поеду, – сказал я.
Что тут началось! Эдда кричала, что губернатор – сукин сын и ни один порядочный человек не должен ступать на порог его дома. (Что четверо порядочных восемнадцать лет жили на губернаторские деньги, в ту минуту позабылось.) Мать причитала, что я – кормилец и опора семьи, да и не сойду за больного брата, и вообще нечего мне делать в городе, где столько соблазнов. Эстебан при этом напевал непристойную песенку, которую подслушал у соседей.
