К счастью, там ничего не было. Показался возвращающийся Франц Журден, красный и задыхающийся. Он возник сначала как совсем маленькая фигура на фоне окружающего пейзажа, и, приближаясь, увеличился в размерах.
Он прибыл, довольно-таки смущённый, вытирая лоб: «Чёрт возьми этого Сезанна! – бормотал он, – Чёрт возьми этого Сезанна!».
Он остановился напротив двух картин, на одной из них были изображены яблоки, а на другой старик:
– Господа, я бросаю вызов тем, кто говорит, что это не восхитительно!
– Я так говорю, месье, – ответил Руо, – эта рука – самая настоящая культя!
И Франц Журден должен был замолчать, потому что это действительно было слабое место картины. Для него ценность картины свелась к вопросу: похожа ли рука на ней на культю или не похожа. Напрасно старался он что-нибудь сказать или что-нибудь сделать, он не смог выйти из сложного положения, связанного с культёй. Но когда на протяжении двадцати лет только и занимались тем, что восхищались Сезанном, нельзя признать, что это делали по какой-то непонятной причине.
Среди дюжины Сезаннов у Бернгейма, была ваза для фруктов, скрученная, перекошенная и кривая. Господин Журден сделал оговорку. Как правило, вазы для фруктов стоят прямее, и лучше выглядят. И господин Бернгейм, с любезностью человека, который посещает самые высокие круги общества империи, взял на себя труд защитить несчастную вазу для фруктов:
– Вероятно, ваза стояла слева от Сезанна. Он смотрел на эту вазу для фруктов под углом.
Встаньте же слева от стола, господин Франц Журден… Как здесь… Теперь, прищурьте глаз… Не правда ли, так картину можно довольно хорошо объяснить? …Стало быть, ошибки быть не может.
Возвращаясь из недр Гран-Пале, господин Франц Журден размышлял, его сморщенный лоб говорил о заботах, которые его занимали. И, после того, как он хорошо поразмыслил о битвах, которые он выдержал, он сказал с искренностью, которая заставила всплакнуть от умиления всех членов жюри:
– Дюжина Сезаннов у Бернгейма опаснее всего!
Он ещё поразмыслил и добавил:
– Я останусь у Вюйара.
Затем он посмотрел на заходящее солнце, ему показалось, что он видит вдали сверкающие золотом купола Самаритянина. Слышали, как он бормочет время от времени: «Дюжина Сезаннов! …Дюжина Сезаннов!». И господин Франц Журден, культурный человек, подумал о Суетоне.
Припев
(Хор охранников Гран-Пале.)
У него есть эта маленькая ленточка,
Которая очень хорошо делает своё дело, и т. д.
В подвальном этаже Гран-Пале, господин Франц Журден не закончил ещё с Сезанном.
Фамильярно обняв шею Девальера,
Шею, которую не обнимала ни одна рука человека!
он пояснил:
– Вы понимаете, я за свободу искусства, цвета. Также и этот портрет госпожи Сезанн, я считаю, что он изумительный.
В действительности, эта дама была хорошим человеком. Но этот рот, этот рот… Вы думаете, он действительно мог быть таким? Я спрашиваю себя об этом, и я не могу в это поверить… Какого дьявола можно было делать с таким ртом!
… И перед жюри снова прошла вереница картин…
Принесли одну из этих картин, которые служат в качестве рекламы мод в некоторых больших магазинах. Голова из воска, туловища задрапированы настоящей тканью.
Руо громко сказал:
– Модные магазины тоже, стало быть, хотят выставляться в Осеннем салоне в этом году?
Франц Журден, в ответ на это саркастическое замечание, покраснел от ярости и, плюясь слюной в лицо Руо, он изрёк следующие памятные слова:
