Его спина коснулась противомоскитной сетчатой двери.
Тут он споткнулся о порог, пробежал, заплетаясь ногами, по веранде и с грохотом свалился с крыльца. Падая, сделал форменное сальто.
– Бог ты мой! – проговорил мистер Кендал, бросаясь включить свет на крыльце. – Бог мой! Он же, наверное, убился!
Ломая руки, Кендал пролетел веранду, сбежал с крыльца. Я неспешно пошел за ним. Однако Джейк Уинрой если и убился, то отнюдь не до смерти, а уж помощи от меня не желал и вовсе.
– Н-н-н-е-ет! – вопил он. – Нет! Нет! Нет!
Перекатился на живот, встал на ноги. Бросившись к калитке, поскользнулся и опять упал. Кое-как поднялся и на неверных ногах выскочил на дорогу.
И пустился в путь к центру города, причем по самой середине проезжей части. Взмахивая руками, вихляя ватными ногами и выписывая дикие кренделя. К тому же еще и бегом – что ему оставалось, как не бежать!
Мне ужасно было его жаль. Ему, конечно, не обязательно было доводить свой дом до состояния лачуги, этого я ему не прощал. Но все равно его было жалко.
– Пожалуйста, постарайтесь из-за этого не расстраиваться, мистер Бигелоу. – Кендал коснулся моей руки. – Просто он как примет на грудь, так дуреет.
– Конечно, – сказал я. – Я понимаю. У меня у самого отец крепко поддавал… Давайте свет выключим, а?
Кивком головы я указал на улицу. За моей спиной стайкой выкатившиеся из бара остолопы во все глаза таращились через улицу на нас.
Свет я выключил, вернулся и еще пару минут мы стояли на веранде, разговаривали. Он выразил надежду, что все это не слишком испугало Руфь. Еще раз пригласил меня в пекарню, но я отказался.
Набив трубку табаком, он нервно ею запыхтел.
– Не могу выразить, как я восхищен вашим самообладанием, мистер Бигелоу. Со своей стороны… боюсь, что я… А ведь я всегда считал себя человеком выдержанным и спокойным, но…
– Но так оно и есть, – заверил его я. – Вы были просто супер. Просто вы не привыкли общаться с пьяными.
– Вы говорите, ваш отец… гм… а?
Странно, чего ради я упомянул отца? Не в том смысле, что это может как-то повредить, но все это было так давно – больше тридцати лет назад!
– Да я, в сущности, ничего о нем и не помню, – сказал я. – Дело было в тридцатом году, я в те времена сосунком был; но вот мать… – То была ложь, которую требовалось вбить покрепче: мой возраст.
– Ц-ц-ц! Бедная женщина. Представляю, как ей приходилось ужасно.
– Он работал на угольной шахте, – продолжил я. – Около Макалестера, в Оклахоме. Профсоюз в те годы ничего не значил, к тому же – не мне, как говорится, напоминать вам – грянула депрессия. Работу можно было найти только на диких выработках, где ни разведки, ни инспекции. На толщину столбов между штреками вообще ноль внимания…
Я помолчал, вспоминая. Что я помнил? Помнил сгорбленную спину, свирепый взгляд полубезумных от страха глаз. Помнил сдавленные звуки по ночам, скрываемые рыдания.
– Он вбил себе в голову, что мы хотим его смерти, – рассказывал я. – Перевернешь ли тарелку с едой, порвешь одежду или еще что-нибудь такое сделаешь, отлупит почем зря… То есть других своих детей, я хочу сказать. Я-то был еще маленький.
– Да? Я только не совсем понимаю, почему…
– Это просто. Во всяком случае, ему это казалось очевидным. Он убедил себя в том, что мы стараемся покрепче привязать его к шахте. Сделать так, чтобы он никогда оттуда не вырвался. Как можно быстрее тратим все им заработанное, чтобы он подольше оставался под землей… пока не окажется там похоронен.
