А так я шел быстро и по сторонам не глазел. Шла третья неделя поста. Я должен был наверстать время. До Рима идти два месяца? Да ладно. Альдо и соврать мог на голубом глазу. Правда, я много дней потерял из-за снега, и это тревожило. Да, сейчас небо было ясным, но я не видел и следа весны – лишь мертвую пустошь, которая не давала забыть, что здесь по-прежнему властвует зимний холод.
Ночевал я в пресвитериях или приходских домах, и мне почему-то показалось, что священники, которые соглашались меня приютить – неимоверно занятые люди. Они беспокоились об Италии, о Европе, о Церкви – и просили прощения за отставку папы, словно сами были за нее в ответе.
Брат Нунцио в аббатстве Сан-Альбино стал исключением из правил. Обитель находилась неподалеку от Мортары: впереди – романская церковь, позади – готические развалины, а между ними – корпус, похожий на амбар. За всем здесь присматривала суетливая супружеская пара. Жену звали Гиги, мужа – Франческо, обоим было за пятьдесят. Зал был заполнен то ли антиквариатом, то ли хламом – что-то валялось на полу, что-то стояло у стен. Коллекция была довольно невзрачной: икона, написанная чернилами на деревянной доске, заржавевший меч и металлический штандарт с порванным флагом. Когда я спросил, зачем они, Франческо вздрогнул. Он не мог объяснить… Мне лучше подождать… Скоро будет брат Нунцио…
Священник приехал вечером. У него были широкие брови и вялая улыбка, и когда он говорил, то ломал запястья, словно птица с перебитым крылом. Работали мы так: Франческо примерял реликвии к стене, Гиги задавала направление при помощи восклицаний и визга, а я отмечал, куда вешать. И вот, мы трудились, а брат Нунцио сочинял истории о каждой реликвии: икона была из Ломбардии, куда ее принесли шествия кающихся грешников, а штандарт – из Иерусалима, и когда-то принадлежал крестоносцам. А меч? О, да это же святой клинок святого Альбана!
Ужинали мы на кухне. Франческо и Гиги слушали радио: там говорили о выборах папы. Потом они обсуждали кандидатов, дымили сигаретами и тушили их, не докурив и до половины. Я слышал все эти разговоры в каждом итальянском приходе, какие мне только довелось посетить. Судачили обо всем – о банковских махинациях Ватикана, о рождаемости в Южной Америке, о том, какую политику ведут их прелаты, обсуждали архиепископа Миланского, примаса Канады, высшего иерарха курии и австрийского кардинала, по совместительству графа. Сперва я слушал с интересом, но вскоре стало скучно: все эти пересуды ни к чему не вели, а переливать из пустого в порожнее – это удовольствия не доставляло.
Наконец смотрители затихли, и заговорил священник:
– На приходе болтают, у нас должен быть черный папа, как президент Америки. Иные говорят, папа нужен молодой – сорок пять, пятьдесят, не больше. У меня племяш, ему нет и одиннадцати, так сегодня утром сказал: «Я буду папой! Я!» И так каждый день – вот этот может быть папой! И вот этот! И вот этот тоже! Сегодня кардинал из Африки, завтра из Мексики, потом из Бразилии! И все почему? А я скажу! Потому что журналисты превратили выборы в политику! Они берут все проблемы мира – не только проблемы Церкви, но и нищету, и болезни – и говорят: «Ой, кто же их решит? Ой, кто же исправит мир?» Но мы не выбираем политиков. Мы не выбираем правительство. Мы хотим узнать волю Божию!
– А на Пасху будет новый папа? – спросил Франческо.
