Кроссуэй. Реальная история человека, дошедшего до Иерусалима пешком легендарным путем древних паломников, чтобы вылечить душу - страница 6

Когда я вернулся в лазарет, комнату озаряло ярчайшее солнце, и ослепительный свет играл бликами на мишуре и вдыхал новую жизнь в выцветший пластик душевых панелей. Я снял с матраса простыню, сложил «мультяшное» одеяло, упаковал рюкзак, вышел и замкнул дверь.

Было почти одиннадцать. Я пошел в последний раз повидать священников. Брат Иосиф сидел в кабинете и считал деньги с продаж. У его ног стоял пухлый мешок с конфетами, и он, словно в ответ на мой стук в дверь, зачерпнул оттуда щедрую горсть.

– Прошу… – он протянул мне сладости. – Женщины в определенном возрасте… они думают, у нас тут никакого веселья. Что Рождество, что Пасха, все одно и то же: «Возьмите, брат Иосиф! Они искушают меня, брат Иосиф! Они – это дьявол, брат Иосиф!» Мы раздаем их ученикам, и те едят, пока из ушей не полезет, а потом болеют!

– Благодарю, – кивнул я, а сам подумал: если такая доброта ждет меня на всем пути, что мне бояться зимы?

Брат Робер и певчие убирали зал. Один мальчик заворачивал декорации в пузырчатую пленку, другой паковал бумажные цепочки в зеленые сумки из «Галери Лафайет», а третий рывком закинул рождественскую елку священнику на плечо, и брат Робер куда-то понес дерево. За ним тянулась дорожка опавших иголок.

– В следующий раз пойду с вами! – прокричал он мне на прощание.

Брат Жан разбирал вертеп на лужайке. Когда мы прощались, он поднес два пальца к моему лицу, провел сверху вниз и слева направо, обозначив крест, и вернулся к работе. Он укладывал маленьких волхвов в деревянные ящики с таким терпением, с такой заботой, словно статуэтки были из фарфора или стекла – или словно он прикасался к святыне.

Через неделю погода испортилась. Выходные я провел на окраине Реймса, в монастыре из оранжевого кирпича, напоминавшем фитнес-центр. В воскресенье земля весь день источала стойкий болезненный холод, и примерно в семь пошел первый снег. В ту ночь я сидел у окна и смотрел, как падают снежинки, похожие на маленькие звезды, а на следующий день вышел навстречу зиме.

Снежное утро было спокойным и тихим, словно белый покров заглушал любой звук. По дороге к предместьям, в Сен-Леонар и Сийери, я не видел ни машин, ни следов на запорошенной мостовой. Я перешел канал, реку, трассу, железнодорожные пути и оказался в Шампани. Склоны здешних холмов казались раскиданными нотными листами. Снег обратил их террасы в страницы, расчерченные проволокой-нотоносцем, лозы – в ноты, а виноградники – в мелодии. Вместо номера каждую страничку отмечала маленькая метка – «Лансон», «Вдова Клико», золотые гербы «Шарль де Казанов»… Тропинки занесло, и я почти все утро брел по рядам виноградных лоз, но я не возражал: первый в году снегопад, мягкий и волнующий, обрадовал меня, словно в далеком детстве.

Над виноградниками, у гряды Монтань-де-Реймс, теснились крошечные поселки. Один из них, Верзене, был знаменит – в нем находились изящные особняки десятка винодельческих компаний, бетонный маяк с музеем вин и деревянная мельница, над которой реял флаг с красной лентой фирмы «G. H. Mumm».

Но он лежал в стороне от моей дороги – я шел в Трепай, поселок в двадцати пяти километрах на юго-восток от Реймса. В канцелярии собора мне дали адрес фермы, где держали комнату для паломников, и прозвонили, спросив, могу ли я остаться. Я мог.