– Они начали скандалить в десять вечера, – кивнула Лариса, глотая дым, – и всю ночь ходили друг к другу в спальни, включали свет, продолжали ругаться… Я не спала из-за них, сто раз просила успокоиться, мне же надо было сюда ехать! В пять утра Вика вдруг стала одеваться, решила уехать к подружке. Через полчаса открывалось метро… Мать набросилась на нее, стала кричать, что если Вика уходит – пусть убирается совсем, она тут никому не нужна со своими истериками!
Девушка прерывисто всхлипнула, заново переживая сцену, разыгравшуюся на рассвете.
– На самом деле, мама, конечно, так не думала! Она просто хотела, чтобы Вика пришла в себя, иногда ее можно было припугнуть… Они в принципе редко ругались, только из-за денег… А Вика сказала так зло, прямо процедила, – ладно, я уйду навсегда. Только… – Лариса задохнулась, глотая вновь прихлынувшие слезы, – она не к двери побежала, а к балкону! Мы за ней, думали, она комедию ломает, ну кто бросается с седьмого этажа из-за сапог?! А она, она… Закричала что-то, так страшно, непонятно, и выпрыгнула… Я понять ничего не успела, только вижу – ее нет уже на балконе… В первую минуту мне вообще показалось, что все это не по-настоящему, потому что вытворить такое из-за сапог… Из-за каких-то проклятых сапог!
– Ужас, – еле слышно произнесла Катя. Лариса залилась слезами, и она обращалась не к ней, а к самой себе. То, что ей пришлось услышать, звучало так неправдоподобно и дико, что плохо соотносилось в ее сознании с утренней трагедией. Девушка с лицом античной статуи погибла из-за нелепости, минутной истерики, из-за пары сапог… Выбрала такой страшный способ отомстить матери, такой способ самоубийства, который мог закончиться не смертью, а пожизненной инвалидностью, уродством, потерей человеческого облика, способности мыслить, чувствовать, осознавать свое существование на свете…
«Конечно, она не обдумывала ничего, не представляла своего изуродованного трупа, или инвалидной коляски, или коматозной койки… Просто взяла да спрыгнула, вернула Создателю все его дары, разом решила все вопросы. Как это глупо! Глупо, жестоко, никому не нужно!»
– Невозможно поверить, что все вышло из-за сапог, – Катя слегка отстранилась, чтобы официантка разместила на скатерти принесенные тарелки. – Закуси, не пей так… И вообще, лучше не пей. У нас из-за этого сразу вышибают из группы. На моих глазах уволили двух таких талантливых ребят! Они писали лучше всех нас вместе взятых, никогда не подводили со сроками сдачи, вообще никаких проблем не создавали. Только вот пили и, бывало, приходили на работу с похмелья или навеселе. Их и уволили, выбросили на улицу, как паршивых собак.
– Я не пьяница! – обиделась Лариса и, словно в подтверждение своих слов, отодвинула подальше полупустой графин. – Я и пью только потому, что мама сейчас в больнице. Если бы она учуяла, что от меня пахнет спиртным!
– И что бы она сделала? – Кате вспомнилась сцена, свидетельницей которой она стала неделю назад. Вика твердила тогда «она меня убьет» с такой горячей убежденностью, что Катя невольно обратила внимание на эти, в общем, банальные слова.
Захмелевшая девушка послала в пространство какую-то неопределенную, никому не адресованную улыбку. Улыбаться Лариса умела на редкость неприятно. «Словно кому-то назло!» – подумала о ней Катя.
– Она бы меня убила, – помедлив, проговорила девушка. Окурок сигареты, тлевший в ее пальцах, догорел до фильтра, и, почувствовав ожог, Лариса ойкнула: – Черт! В самом деле, я уже хороша!
