– Мама, это Евдокия Матвеевна.
Эта мумия – его мать?
– Познакомьтесь, Евдокия Матвеевна, это моя мама, фрау Эльке, – в голосе Власова было столько гордости и одновременно столько нежности, что я невольно позавидовала этой старухе. Обо мне с такими интонациями никто еще не говорил, да и вряд ли когда-нибудь скажет.
Впрочем, мой профессионализм сразу же включился в работу и стал вычислять, сколько же тогда лет самому Власову, если его мама – замшелая старушка. Нет, никакая арифметика не могла сделать эту женщину матерью совсем еще нестарого Юрия Сергеевича.
Между тем пора было обратить внимание и на другую публику. Кто же из двух роскошных дам, стоявших вполоборота ко мне и старавшихся, по-видимому, продемонстрировать свою недосягаемость, жена всемогущего Власова? Они обе были красивы той стандартной выхолощенной красотой, которая ежечасно мелькает на экранах в каждой второй программе. Их невозможно было не заметить и невозможно было запомнить. Если бы они были куклами и продавались в магазинах, то я так и не смогла бы выбрать из них какую-нибудь особенную, запоминающуюся и тронувшую сердце. Наверное, после раздражающей яркости этого сонма красавиц я отошла бы к теплым и добродушным «лялькам» – разным, не всегда красивым, но удивительно симпатичным. Вот так и с живыми людьми – красота редко греет. И сейчас эти две дамы у меня не вызвали ни малейшей симпатии. И не из ревности, нет, я никогда не ревновала ни к красоте, ни к уму или обаянию. Я всегда считала, что мир не может быть прекрасен сам по себе, его должны согревать и украшать люди. Эти две сосульки жизнь Власова не грели, а только украшали. Мне кажется, это понимала не только я. Но об этом позже. Единственное, что я отметила: слово «жена» так и не было произнесено.
Я слегка улыбнулась высокомерным красоткам и повернулась к двум мужчинам, с интересом наблюдавшим мое вступление в эту навязанную игру знакомства.
Единственный, кто сидел и так и не встал при моем приближении, был толстый мужик (слово «мужчина» как-то не пришло мне в голову) с огромными ручищами, в глубине которых прятался казавшийся крошечным стакан. Он один был одет в широкий трикотажный пуловер с коричневыми кожаными нашлепками на локтях, плечах и там, где обычно у людей ютятся карманы. Нашлепки не соответствовали своему предназначению, потому что ни одна из них не попала в цель. Слишком нестандартной была, так сказать, фигура владельца пуловера…. Лицо у толстяка как будто дремало, и только яркие шоколадные глаза сделали за хозяина все, что обычно делают губами и вообще выражением лица: они улыбнулись, поздоровались и даже, кажется, подмигнули мне, как единомышленнику. Ха-ха, это мы еще посмотрим. В мои единомышленники так вот запросто не попадешь. Глаза обиделись и прищурились, а лицо у хозяина так и не дрогнуло.
– Это Женька, Евгений Кириллович, мой друг. Не обращайте на него внимания, он ехидный. Правда, у него есть и хорошее качество – он молчун.
– Я заметила, – а мои глаза вдруг взяли и созорничали: они совсем слегка подмигнули ехидному Женьке.
– А вот этот господин – мой первый помощник: Григорий Ильич Красновский, мой адвокат и большой умница.
Красновский на меня посмотрел вскользь, только из вежливости. «Ну и ладно. Что он такое для меня, и что я – для него?», – пискнуло мое неусыпное самолюбие. Ох, доберусь я до него, допищится; так ведь и комплексы во мне развить можно….
