Ваню ставили посреди комнаты и задавали арифметические задачки, которые тот должен был решать в уме.
– Ежели восемь да умножить на шестьдесят шесть – сколько будет?
Ваня моментально отвечал:
– Пятьсот двадцать восемь!
– А тридцать семь помножить на тридцать семь?
Мальчуган на несколько секунд наморщивал лоб, мучительно соображал и выдавал результат:
– Тысяча триста шестьдесят девять!
Гости по бумажке проверяли ответ и восхищались:
– Истинно Михайло Ломоносов!
Ученым Жемарин не стал, а пустила его барыня по торговой части. И не пожалела! Торговал Иван умело, счастливо, доходно. Скоро его лавка на торговой площади стала у тамбовцев посещаемой. Продукты здесь были всегда свежие, доброкачественные, а цены умеренные.
Вернул Иван барыне ее капитал, в дело вложенный, да еще с высоким процентом. А еще через два года выкупил себя и мать из крепостного состояния (отец помер годом раньше).
Тут же женился удачно. В жены взял купеческую дочку, в Тамбове первую красавицу, да притом мастерицу и рукодельницу.
Марья Емельяновна принесла с собой пуховую перину, сундук исподнего и верхнего платья, полпуда столового серебра да десять тысяч рублей. Иван тут же открыл еще лавку. Барыши так и потекли в дом Жемариных.
Но Иван Сергеевич, богобоязненный человек, скромно говорил:
– Я тут ни при чем, вся сила от Господа, он о нас о всех печется. Коли мне дает, так я делиться обязан с другими.
И делился. Школу для бедных поставил. На Вознесенский монастырь жертвовал. Да и кормилась вокруг его дома прорва людишек всех возрастов, профессий и званий: плотников, коптильщиков, барышников.
…Вот теперь Иван Сергеевич поднял глаза на юношу, который питался с его стола, получал за уроки двоим сыновьям чуть меньше учителя гимназии, кротко, но твердо ответил:
– Дозвольте мне, молодой человек, в своем доме говорить о чем мне захочется.
Горский хмыкнул и принялся за жареную курицу.
По рукам у него потек жир.
Великие идеи
Ежегодно Витольд Горский был отмечаем начальством гимназии похвальной грамотой или устной благодарностью. Учился он превосходно. Обладая цепкой памятью, изучал древних – Софокла, Платона, зачитывался утопистами. На его столе всегда можно было увидеть труды Мора, Бэкона, Кампанеллы.
Горский был много начитанней не только своих товарищей, но и некоторых гимназических учителей. В диспутах на философские и литературные темы Витольд чувствовал себя как рыба в воде. Его память удерживала сотни цитат, названий книг, исторических дат.
Голос Витольда никогда не повышался. На собеседников он глядел с нескрываемым презрением, но в словах и отзывах был сдержан.
Лишь изредка он срывался, спорил с Иваном Сергеевичем.
Особенно его взбесил разговор о том, что всякий из народа, кто честен и трудолюбив, будет жить если не в роскоши, то в достатке.
– Какой достаток? – вспылил Горский. – Дай Сидору или Прохору мешок с золотом, он все равно останется сидеть в навозе. Вы, Иван Сергеевич, исключение. Но даже своих детей вы учите не для того, чтобы они стали Моцартом, Шопеном или Мицкевичем, а для того, чтобы они могли ловчее других собратьев-купцов вести торговлю и иметь барышей больше ихнего.
– А что тут плохого? – искренне удивился Жемарин. – Конкуренция в любом деле идет только на пользу покупателю.
Горский в тонкую ниточку вытянул губы:
– Покупатель? Да вы плевали на него. Когда купец заграбастывает миллион, то этот миллион он забирает у трудящихся, то есть у этого несчастного потребителя. Вот вы передали пять тысяч Вознесенскому монастырю. Зачем?
