– Это все газетчики, – вздохнул Эрвье, успокаивающе накрыв руку Эшера огромной, поросшей рыжим волосом лапищей. – Начитаются люди, и… Конечно, писанина их – чушь собачья, но людям-то этого не докажешь. К тому же врут нам или нет, а если германцы на нас навалятся по какой угодно причине, сам понимаешь, придется драться. А если так, что мы тут можем поделать?
– В самом деле, что? – прошептал Эшер, крепко стиснув ладонь Эрвье. – Спасибо.
– Еще что-нибудь мне знать нужно?
– Прямо сейчас ничего такого сообщить не могу.
Сощурив ярко-голубые глаза, Эрвье смерил Эшера пристальным взглядом. Разумеется, прорехи в предоставленной информации от него не укрылись, однако он понял все верно, как мог бы понять только причастный к Секретной Службе Короны.
– Тогда – за короля и родину.
– За короля и родину.
Небрежно отсалютовав старику, Эшер поглубже надвинул на бритое темя подбитую мехом шляпу и вышел из тесной, душной лавчонки навстречу студеному серебристому дню.
«Что мы тут можем поделать?» – подумал он, уворачиваясь от проходящего мимо разносчика, весьма напоминавшего с виду гигантский ком старого тряпья, а над головой, словно боевое знамя, несшего шест, увешанный гроздьями рукавичек всевозможных цветов. Слова эти казались колесом палача, на котором ломали не тело – самую душу Эшера, однако теперь он по крайней мере знал, что в городе есть хоть кто-то из Департамента прежних времен, тот, кто, не получив от него вестей, начнет розыски, и от этого на сердце сделалось немного спокойнее. Вдобавок после разговора с Эрвье он, как ни странно, снова почувствовал себя самим собой.
Кроме того, отвращение к поездке с Исидро и к Исидро вообще приняло несколько иной вид, утратило остроту, хотя легче для понимания не сделалось ни на йоту. Быть может, все дело в том, что вампир губил жертвы поодиночке, тогда как Германия и Англия с Францией предлагают отправить их на погибель гуртом? Быть может, сие обстоятельство видоизменяет их грех человекоубийства? А может, делает партнерство с вампиром несколько чище или грязнее сотрудничества с Форин-офисом?
Этого он не знал.
«За короля и родину…»
Как Эшер возненавидел эти слова!
В семь Эшер, переодевшись, пристегнул на предплечье, под рукав свежей рубашки, ножны, изготовленные на заказ в Китае, однако вместо потайного клинка, который носил в те дни, вложил в них серебряный нож для конвертов, наточенный загодя поострее, насколько позволил мягкий металл. Возле Военно-инженерной академии отыскалось кафе, где за рубль ему подали ужин из zakuski, борща и русского «караванного»[16] чая, отдающего пряным дегтярным дымком. В углу небольшого зала жарко пылала старинная изразцовая печь, но возле окон сиделось будто под открытым небом студеным весенним утром где-нибудь в Оксфорде – однако Эшер занял один из крохотных столиков у окна и принялся наблюдать за толпой прохожих, текущей сквозь предвечерние сумерки мимо, через площадь перед Михайловским замком. Гимназистки со светлыми локонами, выбивавшимися из-под шалей и шляпок, задевали локтями оборванных женщин, работавших на папиросных фабриках, в швальнях и в мастерских, где тачают сапоги для солдат. С севера от реки (по-местному – на Выборгской стороне) и с востока от центра Санкт-Петербурга, застроенного миловидными особняками восемнадцатого века, столицу полукольцом окружали заводы и фабрики, снабжавшие самую многочисленную армию мира пушками, броненосцами, шинелями, сапогами, походными шатрами и так далее, вплоть до пуговиц. Позади заводов и фабрик тянулись вдаль лабиринты трущоб – обширнейших, грязнейших, беднейших во всей Европе.
