Неделю – не меньше и не больше – сотрудники московской охранки записывали в журнале: во сколько Есенин С. А. вышел на работу, во сколько вернулся. И когда к нему на свидание приходила его девушка. Фамилия: Изряднова. Имя: Анна. Возраст: неполных двадцать три года.
Потом записывать перестали, произвели – на всякий случай – обыск, но ничего не нашли: ни социал-демократической литературы, ни прокламаций. Одни стишки. «Поёт зима – аукает…». Или ещё: «Там, где капустные грядки / Красной водой поливает восход, / Кленёночек маленький матке / Зелёное вымя сосёт». Какая чепуха!..
А московская барышня – «Изряднова Анна, по виду курсистка», – и девятнадцатилетний «Есенин С. А.» продолжали встречаться. А потом и поженились. И, сняв комнату, шагнули в самостоятельную семейную жизнь.
Но вскоре выяснилось, что Сергей вовсе не из тех, кто ищет и обретает счастье в семейном очаге, в налаженном быте… Да и с деньгами – туго. А те гроши, которые всё же платила типография, по словам Анны, «тратил на книги, журналы, нисколько не думая, как жить». (Кукушкин Н. Юра Есенин // Курьер. – Рязань. – 1997. – 2 октября).
А думать, между тем, было надо: Анна ждала ребёнка. Он появляется на свет в конце декабря 1914 года. Молодые родители дают ему имя Юра (по святцам – Георгий).
Вернувшаяся из родильного дома Анна растрогана. «У него (у Есенина – А.Л.) был образцовый порядок. Везде вымыто, печи истоплены, и даже обед готов и куплено пирожное, – ждал. На ребёнка смотрел с любопытством, всё твердил: «Вот я и отец…».
По белым оснежьям бреду сквозь туман,
Есенин мне шепчет, что жизнь – лишь обман.
Зачем же обман тот чарует, зовёт?
Охраной волчица за мною бредёт.
Всю ночь она выла, предвидя года,
О тех, кто придёт и уйдёт навсегда.
Сиренево сыпался иней с берёз.
И в душу мне падали крестики звёзд.
(Татьяна Смертина)
«Крестик звезды», воссиявший в декабрьском небе над рождённым младенцем, быстро потух на небосклоне его судьбы. Жизнь у первенца Есенина была короткой и драматичной.
Было бы интересно проследить, как мальчик Юра Есенин рос, взрослел, развивался, мужал… В 1927 году, по истечении первого десятилетия советской власти, ему исполнилось 13 лет. Второе десятилетие сформировало тревожный фон жизни не только для Юры, но для тысяч его современников.
Да, ещё можно было услышать поэта-имажиниста Вадима Шершеневича:
И в воздухе, жидком от душевных поллюций,
От фанфар «Варшавянки», сотрясающих балкон,
Кто-то самый умный назвал революцию
Менструацией этих кровавых знамён.
Но обществом уже овладевала иная мораль, иная религия:
Кровью плюём зазорно
Богу в юродивый взор.
Вот на красном – чёрным:
«Массовый террор!»
(Анатолий Мариенгоф).
А отсюда – один шаг (уже сделанный) до подвалов ЧК, массовых репрессий, переполненных лагерей. До насилия, ставшего идеологией и повседневностью. И если стихи, то почему бы не эти и не такие, какие писал, печатал и издавал один из членов коллегии ВЧК?
Нет большей радости, нет лучших музык,
Как хруст ломаемых костей и жизни.
Вот отчего, когда томятся наши взоры
И начинает бурно страсть в груди вскипать,
Черкнуть мне хочется на вашем приговоре
Одно бестрепетное: «К стенке! Расстрелять!».
В 1925 году при обстоятельствах, продолжающих оставаться для исследователей предметом споров, Сергей Есенин погиб. Ему было всего 30 лет. А у Юрия, сына Есенина, в это время заканчивалось детство, взрослеть ему пришлось под неслышимый миру «хруст ломаемых костей».
