«Мы использовали в личных целях смерть дорогих нам людей. Я – более чем вы, но вам, конечно, об этом неизвестно. А теперь появился третий, который использует нас обоих, чтобы переложить на наши плечи ответственность за международную бойню, размеры которой нам обоим трудно вообразить. Я действую самостоятельно и вне контроля властей. Мы должны обменяться мнениями и поменять убеждения, что отвратительно, но необходимо для нас обоих. Выберите любое нейтральное место в пределах территории аэропортов для гарантии большей безопасности. Предлагаю Тель-Авив или внутренние авиалинии Германии, Западный Берлин.
Этот связной найдет, как дать мне знать.
Мое имя вам известно».
Талейников не спал почти трое суток, и когда наконец пришел сон, он был глубок и долог. Он лег, когда едва забрезжило на востоке, и проснулся час спустя после того, как солнце начало клониться к западу. Ему удалось заснуть только около четырех утра. Это было прекрасно: и ум и тело его нуждались в отдыхе, и предстоял ночной переход в нужное место в районе Севастополя. Знакомый дежурный офицер еще не заступил на смену – оставалось три часа до связи. Василий ждал именно этого человека, других вовлекать было небезопасно. Чем меньше людей будет знать, тем лучше. Разумеется, и шифровальщик теперь в курсе, но он ничего не скажет. Талейников обучил и выдрессировал его, вытащив некогда из Риги и перебросив в Севастополь, где жизнь была вольготнее.
Надо бы потратить время с толком и приятностью, думал Василий. Он перекусит, а затем можно будет заняться приготовлениями к рейсу на зафрахтованном греками судне, идущем в море и вдоль южного побережья, через Босфор, а далее в Дарданеллы. Если его и узнает кто-либо из греческих или иранских агентов ЦРУ, а то и САВАК [2], – что вполне возможно, – то он будет в полном порядке. Будучи руководителем операций, он «не обнаружил» это «окно» по личным соображениям. Однако, если скрипач Петр Рудаков через два дня после отъезда не свяжется по телефону с Севастополем, «окно» будет найдено и реакция КГБ последует мгновенно. Это будет позором: не исключено, что данным путем впоследствии захотят уйти и другие пользующиеся неприкосновенностью лица, менее способные и с менее важной информацией.
Талейников надел неприметное тесноватое пальто и поношенную шляпу. Очки в металлической оправе и сутулившиеся плечи дополняли его новый облик. Он осмотрел себя перед зеркалом и остался доволен. Конечно же, он прихватил и скрипичный футляр – ведь ни один музыкант не забудет свой инструмент в номере незнакомой гостиницы. Затем вышел и спустился по лестнице – он никогда не пользовался лифтом. Оказавшись на улице, он двинулся в район порта, уверенный в себе: он знал, куда идет и что скажет.
С моря шел туман, поглощая лучи прожекторов на пирсе. Повсюду на пристани кипела работа: шла погрузка в трюмы зафрахтованного судна. Кричали грузчики, на лапах гигантских кранов, качаясь, плыли огромные контейнеры, полные товаров, подаваемых на борт. Погрузку производила русская команда, надзирали греки. Солдаты и милиционеры кружили, прохаживались с винтовками на плече – вяло патрулировали, больше любопытства проявляя к технике, чем к каким-либо возможным нарушениям порядка. Если бы они захотели, наблюдательный Василий мог бы порассказать им, где следовало проявить бдительность. Сюрпризы таились в контейнерах, зависавших над корпусом судна: грузы паковали в расползавшиеся картонные ящики, все, что можно, торчало и вылезало, грозя вывалиться, все инструкции нарушались.
