Нет, не все. Командир расслабился, ведь основная работа была уже сделана, и добродушно оглядел меня с ног до головы.
– А что, Туровцев, ты немецкий пистолет таскаешь? Да знаю, знаю, что подарок за сбитого. А ты знаешь, что немцы наших с трофейным оружием в плен не берут? Стреляют сразу!
– Да я, товарищ майор, как-то в плен и не собираюсь… – обалдел я.
– Ну, это я так, к слову… – немного смутился майор. – А что ты «ТТ» не получишь?
– Да никто не сказал, товарищ майор, а я и не сообразил.
– Слушай, Николай Гаврилович, – вдруг загорелся комполка, – а давай-ка подготовь приказик о награждении лейтенанта Туровцева именным пистолетом, а? Так мы и его «вальтер» узаконим, и никто к парню придираться не будет. Как считаешь?
– Это можно, и правильно это будет… – согласился начальник штаба полка. – А за что наградим?
– Да за что хочешь. За успешное овладение новой техникой, вот. Давай набросай проектик, я его подпишу, а выписку из приказа – лейтенанту. Правильно? Вот и ладненько. Иди, Виктор, отдыхай. Сейчас и мы закончим уже.
Я вышел из прокуренной штабной землянки. Уже ощутимо похолодало. Ноябрь… уже скоро начнется наше контрнаступление. Скорее бы… Пойду-ка я в свою землянку, прилягу до ужина. Знобит что-то… А там и в столовку, может, еще грамм сто дадут?
Но – не получилось. В столовку я имею в виду. Ужин мне подали, как барону ля Реган – в постель. Точнее – в койку, в санчасти. Проснулся я с тяжелой головой, весь горячий и потный. Меня ощутимо потряхивало. Э-э-э, да ты, брат, простыл, видать… Так-то с открытым фонарем летать… Надо к врачу.
Военврач пощупал мой лоб, нахмурился, дал мне градусник. Когда он его посмотрел, то нахмурился еще больше, вынул из стакана с какой-то отвратной медицинской жидкостью ложечку или шпатель, приказал открыть рот и стал изучать мое горло.
– Да у тебя, Туровцев, ангина. Жутчайшая. Где ты так умудрился?
Знать бы – где. Впрочем, в свое время у меня эти ангины чуть ли не каждый год были. Вот и здесь достали.
– Все, будешь лежать у меня. Лечить тебя будем.
И понеслось – таблетки, уколы, полоскания, в общем – вся радость пребывания в медучреждении. О полетах, естественно, и речи быть не могло. Я еле стоял, но ползал по нужде сам. Через пару дней шум в ушах стих, жар немного отпустил, и горло стало получше. Военврач после моих слезных просьб разрешил доступ к телу. Первым появился Антоша.
– Салют, командир! Ты как?
– Как, как, хреново, Тоха, сам не видишь, что ли? Про меня не будем, вроде на поправку я пошел. Ты расскажи, как там у вас? На воле? Кто командует звеном, как комэск и все другие?
– А что им сделается, Витя? Летают, дырки привозят. Портят новую технику, бестолочи. Звено Толя Рукавишников водит, пока получается. Комэск просил тебе привет передать. Занят он очень, летает часто. Бои как-то усилились. Каждый день – минимум четыре вылета… Темнеть стало раньше, а то и поболе было бы. Да, кстати, Виктор! Номер-то какой на машине рисовать? А то звездочки есть, а номера нету…
– Погоди, погоди, Тоха. Голова что-то у меня плохо варит… А со старым номером что?
– Так ведь передали мы соседям несколько самолетов, после того как новенькие получили. И теперь все придется менять, все номера, коки винтов красить в цвет эскадрильи.
– Так, что? Я сам могу номер выбрать?
– Ну-у, пока да.
– Пятнадцатый не занят?
– Нет. Его, что ли, рисовать?
– Его, Тоха, его.
