— Потому что можно было пойти к директору школы и заявить о непрофессиональном поведении его нового сотрудника.
— Зачем?
Это же Эйдон, мать его. Эйдон! Мне никогда от него не отмыться и не искупить вину. Да, я была под сильной дозой медикаментов, приправленных остаточным действием «сыворотки правды», и одновременно пребывала в состоянии аффекта после гибели своего любимого человека. Но, что бы ни было, все это не оправдания, а всего лишь детали произошедшего. В жизни танцующие ангелки из «Мести во имя любви» не пели бы мне песни о всепрощении, а навалились бы всей толпой и перегрызли бы глотку своей убийце.
— Пусть так, — отвечаю безапелляционно.
Я бы отдала все средства, которые у меня есть, если бы от тех жертв можно было откупиться деньгами. Купить себе новую совесть — кажется, так говорят.
— Л-ладно. — Лаки смотрит внимательно и не спорит.
— Гаю что скажем? — спрашиваю, отпивая еще кофе. Его легкая горечь действует на меня успокаивающе. Кажется, я вся состою из такой же горечи и сожалений.
Лаки смотрит на меня непонимающе.
— Правду? — предполагает.
Естественно, Гаю известно о планете Эйдана и о погибшем городе Эйдоне. И тот треклятый фильм он смотрел, и исторические хроники читал, даже не сомневаюсь. Тем не менее говорить с ним на эту тему для меня слишком сложно.
— Не надо ему всю эту… — хочу сказать «боль», но в последний момент заменяю слово: — грязь.
— Угу, — отзывается Лаки.
Допивает свою порцию кофе, встает, идет к раковине и споласкивает пустую чашку, ставит на место. Как завороженная слежу за каждым его движением. Я слишком хорошо знаю своего сына, чтобы поверить в то, что в таком серьезном вопросе он ограничится каким-то там «угу».
Лаки возвращается. Упирается ладонями в столешницу, широко расставив руки, и смотрит на меня в упор.
— Мне хочется надавать себе по морде за то, что напоминаю тебе об этом, — произносит таким серьезным и одновременно пугающим голосом, что у меня по позвоночнику бежит целый табун мурашек. — Но ты уже пыталась оградить меня от… грязи. Если бы я заранее знал, что моя биологическая мать родила меня только для того, чтобы втереться в доверие к отцу, за которым шпионила, в прошлом году я испытал бы на несколько неприятных минут меньше. — Сглатываю. Помню, что «минуты» — чудовищное, колоссальное преуменьшение. Это были два месяца, которые Лаки провел в плену у своей матери и ее сообщников-наркоторговцев. Месяцы, о которых я знаю лишь поверхностно — то, что он сам мне рассказал. А еще я знаю, что за этот, казалось бы, короткий период времени моего сына выломало изнутри и вывернуло наизнанку… — Поэтому мы ничего не станем скрывать, — заканчивает жестко.
Не будем. Он прав. Пожалуй, более действенных аргументов привести было бы нельзя.
— Хорошо, — соглашаюсь.
— Вот и отлично. — Лаки расслабляется, плюхается на стул, будто и не было той сцены, всего-то минуту назад. — Не переживай, я сам все обсужу с Гаем. Еще только начало года, устроим его в новую школу. Если что, попрошу Рикардо, пусть замолвит словечко.
Упоминание имени дядюшки Лаки заставляет меня поморщиться. С момента начала нашей игры с Риганом Рикардо так и не осчастливил меня своим визитом, что на него непохоже: обычно Тайлер предпочитает приходить лично и сыпать проклятиями, глядя в лицо. Это прерогатива семьи — к остальным он сразу посылает киллеров.
— Делай как знаешь, — говорю.
