Только когда бандиты уехали с деньгами, директор фабрики позвонил Кузьмину, с которым был знаком со времен комсомольской юности. И чуть не плача от злости и бессилия, рассказал, как все было.
– Погоди, я сейчас позвоню Валебному, – отозвался Федор Федорович. – Не отключайся, побудь на проводе. Ты будешь слышать наш разговор.
– Не надо, – слабым голосом проговорил директор фабрики. – Ничем Валебный не поможет.
– Побудь на проводе, – приказал Кузьмин.
Он набрал номер Валебного и включил громкую связь.
– Слушаю, Федор Федорович, – пробасил Валебный.
– Ты знаешь, что у тебя целый день творилось на кондитерской фабрике? – строго спросил Кузьмин.
– Кондитерская фабрика – не моя епархия, – отозвался генерал.
– Там бандиты целый день ставили двести человек на уши, выбивали деньги, а ты не знаешь?
– Не было сигнала, Федор Федорович.
Кузьмин зашелся от гнева.
– Ты провалишь мне выборы. Эти двести человек теперь проголосуют за Носкова. А еще все их родственники, друзья и знакомые. Это будет человек шестьсот. Шестьсот голосов – как корова языком слизнула. Быстро исправляй ситуацию!
– Будет сделано, Федор Федорович! – заверил Валебный. – Судя по наглости, это Брагин, его работа.
– Ну, так бери его тепленьким!
– Так просто его не возьмешь. Прямых улик против него, как правило, нет, а свидетели молчат.
– Ты ж только что сказал, что будет сделано!
– Будем работать, – туманно пообещал генерал.
Кузьмин с треском бросил трубку на рычаг и несколько секунд размышлял, что сказать директору фабрики. Тот подал голос первым.
– Насчет шестисот голосов вы правы, Федор Федорович, хотя не совсем. Вы не посчитали мой голос.
И положил трубку. “Обнаглели, – подумал Кузьмин. – Все обнаглели”.
Носков мотался на своем “запорожце” по Крыму, выступал перед избирателями. Компания велась по принципу: сердце к сердцу, глаза в глаза. Всюду его сопровождали Яшин и охранник Сережа.
Через неделю вернулись в Симферополь, отоспались и продолжили предвыборную гонку в столице республики. Здесь чаще всего передвигались пешком.
– Ребята, не знаю, как вам, а мне зверски хочется есть, – объявил Носков.
Он внимательно посмотрел на Сережу и добавил:
– А тебе, Сережа, пора выпить пивка. Что-то ты мне сегодня не нравишься.
– День рождения деверя отмечали, Олег Степанович, – начал оправдываться охранник.
– Никак не могу запомнить, кто деверь, кто – золовка, – заметил Носков.
– Брат жены и сестра мужа, – подсказал Яшин.
– Зато я вижу, что за нами хвост, – пробормотал Носков. – Нас пасут, а значит, в перспективе будут либо покупать, либо убивать.
Сережа позволил себе пошутить:
– Вам-то что больше нравится?
– Узнаю похмельный юмор, – хихикнул Носков. – Ну а если на самом деле? Как будешь меня защищать? Что там у тебя в руке?
Сережа разжал кулак. На огромной растопыренной ладони лежал стартовый пистолет. Носков залился смехом.
– Зачем мне оружие? Я и так страшный, – в глазах Сережи светилось детское озорство.
Они зашли в кафе, помыли руки, причесались. Глядя в зеркало, Носков вздохнул:
– Мое лицо – мое богатство.
В зеркале отражалась входная дверь. Максим Брагин вошел и, как настоящий русский мужик, направился к унитазу на ходу расстегивая ширинку. Носков напряженно всматривался. Силился вспомнить, где он видел этого типа. Ведь видел же! Но где? Когда?
– Ну и шкаф у тебя, Олег Степаныч, – отметил Брагин, опорожнив пузырь и застегивая ширинку. – Он у тебя профи или кто?
