– Тогда… то есть… объясни! Впрочем… – Андрей Андреевич бессильно и покорно махнул красивой дланью. – Даже сюда пролезли. Кто мог им сказать, а, Кирюша? Кто продал? Ну ничего святого, даже вот на столечко.
Кирилл улыбнулся.
– Я думаю, здесь дело не в предательстве или в чем-то подобном. Людям, которые знают все, невозможно продать часть того, что они знают. Для меня самого этот звонок был как удар обухом. Мы даже не под колпаком, мы в голой степи на ветру.
Андрей Андреевич несколько раз глубоко вздохнул.
– Ладно. Дай хоть переодеться.
– Не обязательно.
– Он что, уже здесь? – Господин Голодин с трудом огляделся, наливая лицо кровью.
– Вон он идет.
Андрей Андреевич увидел человека, приближавшегося к нему по краю бассейна.
– Так это какой-то китаец! Нас что теперь – желтомазые покупают, да?
– Выйдемте на балкон, Андрей Андреевич. Голодин взял с собой не только свое недовольство, но и кисть винограда.
Господин Ли оказался хоть и китайцем, но вашингтонским высокопоставленным чиновником. Настолько высокопоставленным, что в его присутствии господин Голодин даже не посмел открыто наслаждаться виноградом. Сделал вид, что ему расхотелось, и сунул кисть Капустину.
Господин Ли, несмотря на кристальный английский, все же привнес в беседу немного восточного колорита. Некоторое время – несколько секунд – после положенных приветствий он созерцал не русского гиганта в халате, а остров Гомера, вид на который открывался с балкона.
– Гляжу я на горы, и горы глядят на меня, так долго глядим мы, друг другу не надоедая.
– Что? – спросил господин Голодин.
И господин Ли тут же, без всякого перехода от лирики к политике, буквально в двух словах объяснил ему цель своего приезда в такую даль.
– А почему вы решили, что я гожусь?
Господин Ли опять посмотрел на горы – общение с ними явно доставляло ему больше удовольствия, чем разговор с этим господином в халате.
– Вы знаете, какой у меня рейтинг? У меня нулевой рейтинг! Помните ярлык, что прилепили мне эти желтые, извините, газетеры, – «господин процент»? Так это неправда, если смотреть с точки зрения выборов. У меня нет этого процента.
«Рейтинг, это незаконнорожденный сын иерархии», – подумал Капустин.
– Мы знаем, – спокойно сказал поэтически настроенный гонец Госдепартамента. Начальник охраны чуть вздрогнул, такое было впечатление, что американский китаец ответил на его мысли, а не на вскрики Голодина.
– И все статистики – и ВЦИОМ, и «Меркатор», и Грушинская свора, и шайки поменьше – талдычат только одно: я труп, политический труп. Всякие Буничи, Павловские…
– Мы знаем.
Андрей Андреевич всплеснул руками:
– Тогда объясните, на кой я вам сдался – без малейшего шанса выйти во второй тур? Чтобы потом меня можно было пристрелить и сорвать выборы? – Он посмотрел на Капустина, сухое гладиаторское лицо которого ничего не выражало, и вновь воззрился на китайца. – Если вы все это знаете, то почему? Возьмите любого другого. Хоть Явлинского, хоть Хакамаду. Немцова возьмите. Билыха.
Посланец поморщился.
– Не надо больше называть имен.
– Но вы мне не ответили. Почему я? Может, мне хочется спокойно дожить до старости тут, на островах, или на Огненной земле стрелять белых медведей.
– Там нет белых медведей. Там рядом Антарктида. Белые медведи есть в Арктике. Арктос – от греческого «медведь». Ант – отрицательная приставка. Антарктика – место, где нет белых медведей.
