Прикончив яичницу, которую жарила для Андрейки, «бабуленька» выходила на балкон и разводила разговоры с жильцом верхнего этажа: как здоровье, как ребенок, а вы знаете, что ваш смышленый малыш отправлял меня в роддом купить ему сестренку? Да кто же меня, старую дуру, туда пустит? Варвара смеялась, довольная своим остроумием, и потом в течение получаса умилялась собакой:
– Ты собачка, да? Собачка! Ты мой лучший друг. Даже собачка ласкается ко мне. Собаки чувствуют хорошего человека. Их не обманешь.
И неожиданно гнала Дингу с балкона, приговаривая: «Пошла отсюда, свинья!», тащила упирающуюся собаку в ванну и принималась ее мыть. Покорившись судьбе, Динга, мокрая и облезлая, неподвижно стояла в воде, а Варвара напевала:
– Сжарилась ты на солнце, бедняжка! Бабушка тебя помоет. Бабушка всех жалеет, печется душой!
Воспользовавшись благоприятным моментом, Динга выскакивала из ванны, как черт из табакерки, и мчалась на балкон, отряхиваясь от воды и громко стуча «копытами».
– Пошла в будку, паршивка! – кричала Варвара. – Кому говорю! Ишь ты, сраная!
Шаркая тапками, исчезала на кухне. Кряхтя, доставала кастрюлю и принималась рыться в бесчисленных пакетах с крупой. Намечался какой-то супчик.
– А что ты делала так поздно в туалете? – спрашивала она вдруг у Вероники, вспомнив, что там долго горел свет. – Учила? У нас можно учить в туалете: запахов там нет. Бабуленька всегда сушит тряпочки, чтобы сыро не было. А вы что, забастовку сегодня устроили? Так я же, по-моему, не давала для этого повода.
Безмолвно копошилась на кухне, позвякивая тарелками. Не дочитав хронику Курской битвы, Вероника уснула. Проснулась от грубоватого толчка в спину:
– Иди, ешь суп!
– Я не хочу!
– Ну, что же, в постельку подам! – кривила лицо Варвара. – Отравленной пищи я не готовлю, как ваша сестрица.
– Я подожду Настю.
– Мое здоровье не подождет!
Вероника шла к столу и без хлеба глотала остывший суп.
– А ты не крути носом, – выговаривала бабушка. – Вы все много желствуете. Я правду говорю. Зачем она Андрейку уродует? Повезла ребенка на море, чтобы голых баб и мужиков на пляже показывать. (Андрейка сидел рядом притихший, весь внимание). Я вот в Ленинграде по музеям и театрам его водила. Ребенок прекрасное познавал, а не распутство. Не видел он пьяных мужиков. Она-то пусть смотрит, ей они по душе.
– Зачем вы говорите при ребенке плохо о его матери? – спросила Вероника.
– Ешь кашку! – обратилась бабушка к внуку, словно не услышав вопроса. – А ты зря нос воротишь! Зря! Видимо, у вас эта злость врожденная.
– А у вас – лицемерие и подхалимство, – едва не слетело с языка Вероники, но она сдержалась.
Как-то в отсутствие Варвары раздался звонок. В дверях стоял коротенький, какой-то мизерный дядька. Он держал в руках посылку от Владислава и письмо его бывшей жене. Вернувшись домой, Варвара нацепила очки и тщательно осмотрела коробку.
– Кто развязал веревку?
Обнюхала письмо:
– Кто-то ковырялся здесь!
В посылке оказались прелестные белые туфельки, а кому они: Алине или бывшей жене – непонятно. Разглядывая туфли, Варвара надолго впала в глубокое размышление. О чем она думала? Почему у Владислава не сложились отношения с первой женой? Или как удалось деревенской девчонке из Шеберты свести с ума ее взрослого сына? Может быть, старушка с нахлынувшей грустью вспомнила про свою любовь? До нашего слуха дошел окончательный вывод, последовавший в итоге ее размышлений:
