Леонид плюхнулся рядом со мной на кожаный диван и, не переставая лучиться благодушием, тут же отсчитал мне пятнадцать новеньких сиреневых купюр с изображением князя Ярослава Мудрого, который держит перед собою на руках макет города, напоминающий торт.
– Ну, вот ты и спасен, – удовлетворенно произнес Рошильд.
– Что это? – спросил я, вытягиваясь, бледнея и холодея всем своим существом.
– Пятнадцать тысяч рублей, – ответил Леонид.
Если вам когда-нибудь приходилось обдумывать планы самоубийства, то вы согласитесь, что и самому отчаявшемуся человеку не все равно, каким способом уходить из жизни.
Большинство самоубийств задумываются в качестве устрашающей демонстрации и удаются лишь по несчастному случаю. Так, одну мою знакомую вынули из петли несколько позднее, чем она предполагала, потому что друзья привыкли к её «самоубийствам» и вышли на улицу покурить. А один мой приятель, изображая прыжок из окна, зацепился ногой за вывеску магазина, перевернулся и убился об асфальт с жалкой высоты третьего этажа.
Но и при самых серьезных намерениях многим самоубийцам отчего-то не все равно, как они будут выглядеть после смерти. Поэтому несовершеннолетние девушки, умирая от несчастной любви и воображая свое прекрасное тело в усыпанном цветами гробу, выбирают самую адски мучительную смерть и выжигают себе внутренности уксусной кислотой. А я, вынося на улицу зловонного удавленника, мужа моей соседки тети Насти, помнится, дал себе слово перед смертью обязательно принять душ и переодеться в свежее белье.
И наконец, некоторые виды смерти почему-то кажутся людям подлыми, несолидными и даже смехотворными. А другие, напротив, благородными и возвышенными. Я, например, не встречал желающих погибнуть, подавившись пузырем от жевательной резинки, что случается с подростками не так уж редко. Но каждый не прочь благородно пустить себе пулю в сердце хотя бы потому, что пистолета у него нет.
Что касается меня, я выбрал смерть в водной стихии. Попробую объясниться.
В раннем детстве, когда я узнал о лагерях смерти, мне было непонятно, отчего люди терпели такие муки и не убивали себя сами. Положим, заключенных лишают всех средств самоубийства, как-то веревки, ремни, шнурки, бритвы, ножницы и прочее. Но ведь для прекращения жизни человеку достаточно остановить свое дыхание, а для этого не нужны никакие приспособления.
Позднее, в пионерском лагере, я ознакомился с романом Джека Лондона «Мартин Иден», в котором герой, пресыщенный литературным успехом, ночью выпрыгнул с корабля в открытый океан, отрезав себе путь к возврату, а затем нырнул на максимальную глубину, где и захлебнулся среди фосфорисцирующих рыб.
И наконец, в средней школе я прочитал пьесу А. Н. Островского «Гроза», в которой героиня прыгнула с обрыва в Волгу, и роман М. А. Шолохова «Тихий Дон», где одна из героинь заразилась легкой по нынешним временам венерической болезнью, заплыла на середину одноименной реки и утопла.
Все это вкупе сформировало у меня образ утопления как довольно привлекательный и чистенький по сравнению с повешением, безобразным выстрелом в рот, прыжком с небоскреба, ну и так далее. Главное же, как я теперь понимаю, попытка утопиться является наиболее обратимым из всех перечисленных способов. А я, даже наедине с самим собой, все пытался кому-то что-то изобразить. Все как будто хотел кому-то показать: «Доиграетесь»!
