По вечерам, когда нас запирали в вагончике, ко мне начинала докапываться Виола:
– Ты что, зарплату здесь получаешь?
– Какую «зарплату»?
– Ты так стараешься, как будто за ремонт получишь не только свободу, но и кучу денег.
– Я не привык халтурить. Всё, за что берусь, я привык делать основательно, на совесть.
– То есть, как я поняла, ты собрался выполнить обещание и за три месяца отремонтировать самолёт?
– Дура, что ли? – я перешел на шёпот, максимально приблизив губы к её уху. – Чего ты орёшь? Вдруг нас подслушивают?
Она тоже перешла на шёпот:
– Но тогда какого фига мы здесь сидим? У тебя скоро животик появится. Отожрался уже. Сухарей насушен целый мешок. Воды сколько хочешь. Чего сидим? Ты же уверял, что знаешь, как и куда бежать.
– Ты тоже первые дни говорила, что нас здесь быстро обнаружат. Что твой папуля даже министерство обороны на уши поставит и «нас найдут, а этих уродов переловят и пересадят», – я по старой привычке передразнил девушку. – Что? Не говорила?
– Говорила, говорила. Но я же не знала, что это место было когда-то испытательным полигоном всякой жуткой дряни. Блин, полигон! Даже звучит страшно. Поэтому никто к нему и близко не приближается. Все самолёты и вертолёты облетают далеко стороной, боятся. А то, что мы здесь – это как на нас влияет? Наверняка, тоже каждый день дышим какой-нибудь дрянью и рискуем сдохнуть.
– Всё давно обеззаражено и зарыто в землю.
– Ну, да. Любая крыса раскопает твою землю и нас заразит чумой или сибирской язвой. Или ещё страшнее какая-нибудь дрянь из земли вылезет, и мы тут все друг друга как зомби перегрызём.
– Так побежали! Чего сидим? Самая умная и бесстрашная?
Постоянные претензии девушки меня злили. Разве я не стараюсь? Из кожи лезу, чтобы наш побег стал успешным.
– Я думала, что ты так занят своим самолётом, что хочешь по воздуху отсюда смыться.
И она туда же. Если бы я умел летать, то так бы и запланировал. Но я не летчик. Я просто Фёдор Лемешев.
– Если только у меня получится из этой кучи металлолома какой-нибудь мотодельтаплан вылепить, то мы с тобой на нём сразу и смоемся.
– Я всё равно не пойму, какого ты в этом ангаре днюешь и ночуешь?
Я и сам не понимал. Но, с другой стороны, куда деваться? Не заниматься ангаром было нельзя. Приставленный к нам куратором Калка, которого все звали Халк, каждый день приходил с придирчивыми проверками. С очень придирчивыми. Но, каждый раз уходил довольным, так как картинка менялась прямо на его глазах. Мы последовательно расчищали завалы, сортировали детали и раскладывали их по полочкам. Постепенно давно заброшенный арочный ангар превращался в настоящую мастерскую, а я всё глубже погружался в мир авиации. В связи с этим мысль о побеге по воздуху приходила в мою голову неоднократно. И я по ходу пьесы начал убеждать себя, что смогу взлететь. И лететь смогу. Часть эпизодов «Мёртвой петли» мы снимали на авиасимуляторе. И нас с Жекой учили азам управления Ан-2, чтобы в кадре мы не выглядели полными дилетантами. Но я часто оставался после съёмок и гонял в виртуальном небе иногда до самого утра. Поэтому в теории мне известно, как запускать двигатель, как взлетать и как управлять самолётом. За горизонтальный полёт я вообще не боялся. Ничего сложного здесь не было. Боялся только за посадку. Это самый сложный для неучей лётный этап. Но, помечтав, я тут же забрасывал идеи с побегом на самолёте куда подальше. Вот если бы отремонтировать двигатель! Тогда другое дело. А так! Пустые мальчишеские влажные грёзы всё это. Я не механик, поэтому в конструкции авиационных моторов полный ноль.
