Кулёк - страница 2

Нас стали гонять в поля убирать то, что осталось после комбайнов. Это был настоящий ад. Нужно было ходить по полю и собирать всю мелочевку, оставшуюся на земле. Приходилось наклоняться через каждые полметра, чтобы поднять картофельную горошину. Если было лень нагибаться, картошка попросту втаптывалась в мягкую землю, чтобы предательски не отсвечивать на поле.

Как только уезжало сельхоз начальство, мы тут же укладывались в ближайшей посадке и валялись. Кто-то дремал, остальные травили анекдоты и байки. И только одна девочка методично прочесывала окрестности в поисках грибов.

Еще в первый день приезда на картошку, она всем завила:

– Зовите меня Марадоной!

Наступила немая пауза. Наконец, кто-то осторожно спросил:

– А почему-Марадоной-то?

– А у меня вон на майке написано: «Марадона».

Похихикав и покрутив пальцем у виска, народ согласился на странное прозвище. Так Марадона стала Марадоной. Причем, многие вскоре даже забыли ее настоящее имя.

Днем за нами приезжал автобус, чтобы отвезти на базу обедать. Однажды пока Марадона где-то бродила в поисках даров природы, уехали без нее. По возвращении нас ждала гневная тирада с кучей непечатных выражений.

После этого никто не рисковал уезжать с поля без Марадоны. С легкой руки Аллы, Марадона получила еще одно добавочное прозвище – Белка.

– Белку в лесу не забыли? – кто-то обязательно произносил этот вопрос в автобусе перед тем, как тронуться.

– Тут я, тут, – откуда-нибудь злобно шипела Марадона, и автобус трогался под заливистый смех коллектива.

В нашем бараке были печки, когда стало холодно их стали топить. Марадона-Белка мгновенно оккупировала этот источник тепла и стала там сушить грибы, гневно сметая одежду и сырую обувь.

В конце нашей картофельной эпопеи, Марадона вытащила из барака внушительный мешок с сушеными грибами.

– Вот тебе и Белка, – кто-то с нотками зависти присвистнул в автобусе.

Нашего начальника отряда мы оценили, когда стали получать зарплату. Самые добросовестные передовики получили по сотне рублей и даже больше. Когда мы вернулись в Москву, многие ребята из училища, которые трудились в других хозяйствах, рассказали, что не заработали ни копейки.

В октябре мы начали, наконец, учиться. Наших преподавателей по специальности звали Елена Львовна и Светлана Арнольдовна. С чьей-то легкой руки, после первого знакомства, все стали их называть Елена Львовна и Светлана Леопардовна. Они, казалось, будучи полными противоположностями, многие годы благополучно трудились рука об руку.

Елена Львовна была сама серьезность. При показе отрывка или этюда, она всегда внимательно наблюдала за происходящим из-под очков своими умными глазами, с чуть опущенными вниз внешними уголками век. Это делало ее похожей на бладхаунда. Когда нужно было дать свою оценку увиденному, она неторопливо слегка приподнимала оправу и высказывала свои мысли.

Светлана Арнольдовна, наоборот, была хохотушкой и воплощением эмоциональности. У нее были глаза, похожие на лукавую лисичку и красивые каштановые кудрявые волосы, которые она собирала заколкой на затылке.

Они обе, такие разные, и вместе с тем, единые в своей профессии, учили нас мастерству актера и режиссуре, что называется, «по школе», по Станиславскому. Серьезно, въедливо, по шажочку, мы вместе с ними осваивали театральную науку.

Самое главное, в профессии режиссёра, как и у врача – «не навреди». Не разрушь природную органику, не дай ученику обрасти пошлыми «штампами». Дай возможность развиться внутренним естественным чувствам и действиям.