– Ладно, домой я, – сказал Валерьян, видя, что подъезжает его автобус. – Будет получаться – позвоню.
Он поудобнее подзакинул на плечо сумку с бутылками, и те издали характерный стеклянный дребезг.
– Ты чего это? – дуги широких бровей Стаса заострились. – Никак с бухлом?
Валерьян прикусил ноготь мизинца, крутанул шеей.
– Для дома купил. День рождения мать сегодня справляет.
Стас, прощаясь, вновь фамильярно облапал плечо Валерьяна.
– А-а, для мамы бегал. Я уж подумал, для себя…
Он грубовато, но добродушно засмеялся.
В дороге, глядя на дома, светофоры и повороты отстранённо, точно на повторяющиеся однообразные и блеклые картинки, Валерьян чувствовал, что его начинает по-настоящему тянуть в Москву.
Дома, в гостиной, был уже раздвинут и застелен скатертью стол, и когда Валерьян, открыв входную дверь своим ключом, принялся разуваться в прихожей, обеспокоенная мать забросала его вопросами:
– Где ж ты пропадал? Неужели очереди такие?
– Да, очереди. В “Восходе”, в “Центральном” – везде…, – в полутьме прихожей он пошарил подле себя рукой, поднял и протянул сумку. – Зато вот – достал.
– Ой, да стоило из-за этого, – Валентина с недовольством оглянулась в сторону кухни. – Погнал тебя тоже…
– Наконец-то! А мы думали, куда ты запропастился? – сказал выглянувший из неё отец.
Павел Федосеевич принял у жены сумку, вынул бутылки.
– Грузинское! О как! – воскликнул он обрадовано. – Пил такое когда-то в Кутаиси. Помню…
При упоминании отцом своей давней поездке в Грузию Валерьяну сразу вспомнился крепыш из очереди.
– Там ведь спокойно тогда было, да?.. – спросил он в задумчивости.
– Да не то слово! Я от работы ездил, по профсоюзной путёвке. И в городах бывал, и в горных сёлах. Везде радушие: усадят за стол, угостят.
Но воодушевление отца Валерьяна только сильнее смутило.
– Радушие? – переспросил он с сомнением.
– Ну да. Прекрасный гостеприимный народ, – подтвердил Павел Федосеевич и даже с лёгкой обидой прибавил. – Что ж я, по-твоему, выдумываю что ли?
Валерьян почесал переносицу, примолк. Благодушно-восторженные рассказы отца не вязался с той очевидной и глубокой обидой, что сквозила в словах того крепыша.
Валерьян направился к себе в комнату. Там он сел за стол и взял в руки маленький календарь, всегда лежавший здесь среди институтских учебников, лекционных тетрадей и книг.
“Четверг – тринадцатое, пятница – четырнадцатое, суббота – пятнадцатое…, – прикидывал он, соотнося поездку с делами, которые могли возникнуть в эти дни. – Вроде получается”.
Затем он выдвинул нижний ящик стола и достал неновый, в красной обложке, ежедневник. Между его желтоватых страниц, испещрённых расписаниями занятий, набросками решений математических задач и даже куплетами нескладных юношеских стихов, хранились его деньги. После покупки часов их оставалось действительно не так много, шесть рублей, да ещё немного копеечной мелочи, рассыпанной по дну ящика. Но съездить в Москву вполне хватало…
До прихода гостей оставалось более получаса. Валерьян, захватив с собой из гостиной газету – вчерашние “Аргументы и факты”, прилёг. Отец, как он догадался, её уже прочёл и испещрил пометками: многие заголовки были отчёркнуты карандашом, а напротив некоторых обведённых овалами абзацев в статьях стояли восклицательные знаки.
Валерьян перелистывал страницы, задерживая взгляд на некоторых из заголовков.
Первым увлёк материал про экономику, также отмеченный отцом. Автор, маститый экономист, работник Госплана, со страстью доказывал: хозяйственная система страны расточительна, огромное количество ресурсов растрачивается впустую, руководители предприятий безалаберны и неумелы, всеобщая бесхозяйственность – уродливая нормой.
