И восемнадцать килограммовых мешочков почвенных образцов! Знаете, такие стандартные матёрчатые мешочки, для геологических проб?.. Подниматься по склону с таким весом – ещё куда ни шло, а спускаться – вообще проблема. При шаге вниз, одна нога никак не может выдержать эту тяжесть! Шаг! Ещё шаг!.. Мы трудно спускаемся по каменистому ручью, к морю. Я с завистью посматриваю на Капустьяна – у него штыковая лопата, которой он копает свои почвенные шурфы. На каждый шаг вниз – он сначала упирается своей лопатой в ступеньку камней, что ниже. Лопата, ему – как верный костыль! А мне – хоть зубами скрипи…
Вечер. Темнота. Своей тройкой, мы устало сидим вокруг нещадно дымящего костерка. Почти касаясь языков пламени, на двух, перекрёстно вбитых в бамбуковый склон кольях, сушится моя, туго набитая «травой», гербарная рамка. Моя большая проблема – среди этой вечной влажности подсушить, сохранить от плесени драгоценный гербарий…
Последние полдня мы валили вниз по высоченному кедровому стланику, к морю.
– Алексей! С утра нужно будет сделать один шурфик, – раздумывает Грабков, неотрывно глядя в огонь, – Там, где Саша нас поджидал, в кедровом стланике. Помнишь?
– Ну… – односложно отзывается Капустьян.
– Ааа… – киваю я, переворачивая гербарную рамку другой стороной, к жару костра, – У куста тиса…
– Какого тиса?! – изумляется Владимир Константинович.
– Ну… – поднимаю я, на него, глаза, – Там, среди кедрового стланика, мне попался куст тиса. Широкий такой! Выше человека, высотой. Из-за него, я там и тормознулся.
– Саша! – смотрит на меня, Грабков, – На Симушире нет тиса!
– Ну, что я, совсем дурак?! – недоумённо смотрю я, на командира, – Тиса не знаю?!
– Я ознакомился с материалами всех предыдущих экспедиций! – артачится начальник, – Нужно было определить границу геоботанического подрайона… Я специально, по ареалу тиса, смотрел! Он заканчивается далеко южнее, ещё на Урупе! Может, ты уставшим глазом… спутал?
– Я?! – захлёбываюсь я, – Тис спутал?!
– Всё, Саша! Всё… – отыгрывает назад, Грабков, – Ну… Тогда, это – ботаническое открытие!
Капустьян расплывается в улыбке: «Ха! Мы тис нашли!».
– Ураааа! – уже голосит он, – Магнолия, на Симушире, тис нашла!
– Ладно. Решено, – распоряжается Грабков, – С утра – сразу на склон, к тису! Нужно его зафиксировать!
Отбой. Я лежу в нашей тесной палатке, в своём спальнике.
– Тис, – крутится в голове опасливая мысль, – Мог я, его, спутать? Откуда я знал, что официально – его, на Симушире, вообще нет?!. Ну что я, совсем дурак?!
Завершился очередной рабочий день. Сегодня он был – шикарный, солнечный. Закатное солнце золотит травяный пятачок на берегу моря. На этой терраске стоит наша брезентовая палатка. Догорает рабочий костерок. Ветра нет. На море полный штиль. Измотанный за день, я, на пять минут, забываюсь в палатке.
– Бе-е-е-е-е! Бе-е-е-е-е! непрерывно несётся с моря.
– Каланы… ворочается в голове сонная мысль, Словно, в стаде овец…
До моего уха, через брезент, от костра доносится голос Владимира Константиновича: «Алексей! Где ты, такого, нашёл?!».
На картошке! устало отзывается Капустьян, Вы же знаете – прошлой осенью, после Филлиса, загнали наш институт в Тымовское! Вечером как-то, на нашей базе, я смотрю – мой напарник по погрузке мешков веточки в газеты укладывает! Я его спрашиваю: «Зачем?». Он говорит: «Себе, в гербарий! У нас, на юге Сахалина, у ив – совсем другие листья!». Вы видели в нашем институте, второго такого студента?! Для меня, лес – это ёлка и берёза! Остальное трава.
