Прошло несколько дней, и Катя заскучала. Она была немного диковата. Единственная приятельница, Настена Сойкина, живущая на углу Береговой и Советской, вот уже две недели гостила у родственников в Крыму, и ей было не с кем ходить на пляж. Одной неловко, кто-нибудь из молодых ребят обязательно подсаживался знакомиться и отвлекал от чтения.
Алена совершенно втянулась в деревенский быт, ходила за курами (куря´ми, если говорить по-деревенски), полола морковь, подвязывала помидоры лоскутами, на которые перед этим рвала старые тряпки. При этом Катя и мысли не допускала, что это навсегда. Да, конечно, Алена взяла бессрочный отпуск в своем конструкторском бюро, но так поступили многие бюджетники: зарплату задерживали на долгие месяцы, иногда платили не деньгами, а какими-нибудь продуктами или вещами и бог знает чем еще. Сад и огород, да еще в Черноземье – московские знакомые считали Ветлигиных счастливицами. А местные подозревали, что москвичам живется лучше, чем им самим, просто потому, что они из столицы. Отчасти так и было, Москва не испытывала всех тягот разрухи, но лично Алена Ветлигина и ее дочь не шиковали – ни в Москве, ни в Пряслене. На скромную зарплату инженера загибающегося КБ особо не пошикуешь, так что мать в любом случае собиралась на лето и осень переселиться сюда, еще до бабушкиной смерти. Но Катя знала и другое: что наступит осень, она поедет учиться, и Алена вскоре, собрав последний урожай и составив его в погреб в виде бесчисленных банок солений, варений и закруток, запрет дом, засунет ключ под кусок каменного угля под козырьком сарая и тоже сядет на автобус до станции. Она горожанка, и осенью ее надолго не хватит. Достаточно посмотреть, как сильно она отличается от остальных здешних огородниц: не спортивные трико с вытянутыми коленями, а легкие платья, не линялые и выцветшие платки из дешевого ситца, а яркая шифоновая косынка, аккуратно прикрывающая белокурую голову от солнцепека. Сколько Катя помнила себя, Алену всегда можно было охарактеризовать одним словом – безупречная. Рассаживала ли она пионы, травила ли жуков или рыхлила междурядья у картошки, она всегда возвращалась безупречной, хотя дочь никогда не замечала, чтобы она прихорашивалась или вертелась перед зеркалом больше положенного. Все выходило как-то само. Ее безупречность была от нее неотделима.
Часам к семи они только-только обобрали клубнику, и Катя выуживала из волос непонятно как там оказавшуюся солому: бабушкины грядки клубники всегда были ею укрыты. Алена, заметив попытки, шагнула к дочери и легко выцепила пальчиками соринку, а потом сняла еще несколько с отворота ее шортов.
– Ну вот, ты вся в вастюках.
Вастюками тут называли всякий растительный сор: веточки, соломинки, колючки. Каждый раз при слове «вастюки» Катя не могла сдержать смех, до того забавным оно ей казалось. Вот и теперь она фыркнула, Алена щелкнула ее по носу и пошла в дом.
Солнце зашло за дом, и на крыльце уже образовалась тень. Катя скорее забежала по ступенькам и прикрыла за собой дверь, чтобы не впускать жару. В хате оказалось немного прохладнее, все шторы плотно задернуты, и от этого в комнатах полумрак. Катя прошлепала к холодильнику и стала жадно пить вишневый компот прямо из банки.
– Кать, поставь воды вскипятить, – велела Алена, выйдя из своей комнаты. Она с облегчением обтирала шею смоченным водой махровым полотенцем.
