Черт достал из кармана пачку дамских папирос, сам закурил, дал закурить ей, и пару минут они молчали, наслаждаясь тишиной и полной безнаказанностью.
– Нет, не понимаю я этих людских. – Черт сплюнул на камень. – Всё время трясутся от страха. То бок заболит, то нога онемеет, то дочка сбежала, то деньги украли… И каждый ведь знает: помрёшь, и всё кончится. А как им напомнишь про смерть, так дрожат. Уж, кажется, весь поседел, зубы выпали, не видит, не слышит – ну, что тебе жизнь? Ведь это же мука одна! Нет, боюсь! Чего ты боишься? Боюсь да и всё!
Русалка выпустила голубое кольцо дыма из узких своих, розоватых ноздрей.
– Ты любишь стихи?
– Я? Стихи? – И черт покраснел в темноте. – Очень даже люблю.
– Послушай тогда, – попросила она.
Не жизни жаль с томительным дыханьем, что жизнь и смерть?
Но жаль того огня, что просиял над целым
мирозданьем и в ночь идет, и плачет уходя.
– Сама сочинила? – спросил живо черт.
– Один из людских сочинил. Афанасий. Поганый старик был, как мне говорили.
– Не знал я его. Многих знал, сочинителей, а этого нет. Даже и не слыхал.
– Ах, всех не запомнишь! – Русалка приплюснула влажный окурок. – Хорошую новость принёс ты, рогатый. Купец, значит, денежки взял и жену готов укокошить с младенцем в утробе? Понравилась наша речная любовь!
– Ну, ты уж совсем… «Укокошить»! Кровавая! Тут, можно сказать, человек пропадает… Какой-никакой, а живой человек!
– Придвинься, – сказала она, задышав на черта остатками горького дыма. – «Живой человек», говоришь? Он мужик. А я бы их всех, мужиков этих мерзких, на кол посадила бы всех их живьём, и пусть они медленно, медленно дохнут!
Черт даже отпрянул.
– Ну, ты, мать, люта! Иди тогда в большевики запишись!
Она усмехнулась, куснула травинку.
– А я там уже побывала. И что? Веселое дело идет, молодое! Живые-то нам будут скоро завидовать.
– Куда веселее! – перебил её черт. – Работы прибавится. Это отрадно. Хотелось бы мне над матросами встать. Я сам ведь при Цезаре правил флотилией.
– Ой, врешь! Не флотилией и не при Цезаре. А палубу драил у грязных пиратов.
– Так это вначале. А после флотилией.
– Вот ты хоть и черт, а всё врешь, как мужик. Тебя бы я тоже на кол, тощезадый!
– Да что мне твой кол! Мне что кол, что травинка. Не чувствую я ни черта.
И сам усмехнулся на свой каламбур.
Русалка кивнула:
– Да, с этим беда! Подружки зовут у моста тусоваться. «Давай, – говорят, – подразним мужиков! Кого пощекочем, кого заласкаем! Ведь всё-таки жизнь!» А я отвечаю: «Какая там жизнь? Одна суета бестолковая, глупость!» Вот ты не поверишь: забыла, как плачут. Скажи мне: как плачут?
– Соленое что-то… Вода вроде с солью… Обиделся вот я недавно на наших. Хотелось всплакнуть, аж в груди зачесалось! Я тужился, тужился! И ничего! Сухой я, наверное, внутри, вот в чем дело. А всё-таки лучше тебя. Посердечнее. Вот ты ведь совсем не жалеешь людских?
– Совсем не жалею. Кого там жалеть?
– Нет, а я не такой. – И черт пригорюнился. – Мы тоже, пираты, бывало влюблялись… Найдешь себе шлюшку портовую, ладную… С кудрями до пяток. Давно это было… Когда я с флотилией плавал… Давно.
– Короче! – Она закурила. – Наш план?
– Удался, удался! Подбросил деньжонок. Накинулся, аки зверюга какая…
– Всё взял?
– Еще как! Даже не попрощался. Шепнул я на ушко ему, что к тебе с пустыми руками соваться не стоит. Потом ему в душу как следует плюнул. В исподнем сидел, вся душа нараспашку.
