Но самое невероятное произошло тогда, когда он присел на край дивана. Плечи вдруг сами собой развернулись, грудь выкатилась вперед, глаза взглянули окрест с пристрастием и зорко. Он почувствовал себя монархом или, по крайней мере, особой царской крови. Мысль о высоком своем происхождении, которую он сокровенно лелеял с детства, не показалась ему сейчас такой уж невероятной. Именно тогда он решил, что никогда не расстанется с диваном.
На осеннем антикварном салоне, в котором галерея Андрея участвовала из года в год, он воздвиг диванное сооружение на самое видное место. И сам, поигрывая тростью с серебряным набалдашником, уселся на него с единственной целью: привлечь к своей галерее публику. И публика не заставила себя ждать.
К дивану, словно стая хищников, сбежались разнообразные любопытные, и мало кому из них хватило выдержки остаться на расстоянии. Хищники тянули к дивану руки. Стоило кому-нибудь к дивану прикоснуться, как у него тотчас открывался рот для единственного вопроса: сколько стоит? Покупатели, казалось, были готовы на все. Остальной салон и другие галереи были забыты. Ответы Андрея, что диван не продается, только разогревали аппетит толпы. Андрей ликовал, это был фантастический успех. Цены выкрикивались все более соблазнительные, ажиотаж раскручивался, как симфония к финалу, и Андрей, дабы разом ото всех отбиться, написал и выставил на спинке дивана табличку с убийственной, запретительной ценой – 200 тысяч долларов.
Диван за 200 тысяч? Это было слишком, за гранью принятых приличий. Тут и там раздались возмущенные голоса, нашествие понемногу растворилось, и пространство расчистилось. Остались лишь самые настойчивые, уповавшие на то, что Андрея удастся уговорить уступить диван за нормальную человеческую цену.
И тут он впервые почувствовал на себе чей-то взгляд.
Андрей обернулся.
Сзади, из-за высоких спин, не мигая, смотрели на него большие серые глаза.
Гладкой прической и трепетной шеей она была похожа на стремительную птицу. Тонкое лицо ее было абсолютно неподвижно, во взгляде же, привязанном к Андрею, читались одновременно покорность и мольба. «Печаль моя светла» – почему-то вдруг мелькнуло у него. В следующую секунду его окликнул очередной диванный воздыхатель, он отвлекся и занялся разговором.
Но ощущение взгляда в спину не проходило. Андрей снова обернулся.
Женщина-птица все так же стояла на прежнем месте и все так же покорно о чем-то умоляла его взглядом.
Андрей был человеком обаятельным и легким. Девушек любил широко, без предрассудков и ограничений и считал себя знатоком женских душ. То, что происходило сейчас, он понять не мог, но, на всякий случай, действуя в привычной для себя, интригующей манере общения, слегка улыбнулся даме.
Тут его снова кто-то отвлек; лысый толстяк в шейном платке сунул ему в руки какую-то картинку и, жарко дыша в лицо чесночной приправой, потребовал, чтобы Андрей непременно ее приобрел. Андрей отнекивался, сперва вяло, потом все более решительно, лысый настаивал, спор грозил вылиться в нервотрепку и скандал, когда Андрей снова обернулся.
Ее глаза теперь были совсем близко и казались огромными.
– Пожалуйста, – тихо, но очень внятно сказала она, – отдайте мне этот диван. Пожалуйста.
Спор разом оборвался. Лысый и Андрей смотрели на женщину-птицу с любопытством и непониманием. Андрей улыбнулся.
– С удовольствием, – сказал он. – Если вы дадите мне взамен двести тысяч долларов.
