– Ну, знаете, если эти жокеи так заважничали, что не желают выслушать несколько вполне заслуженных замечаний, им надо менять профессию. Но считать, что Мэтьюз мог застрелиться из-за пары горьких слов – это легкомыслие, если не злонамеренность!
Тут я вспомнил, что лошадь, которую тренировал Корин, принадлежала Баллертону. Нейтральная фраза «недоволен его ездой», которой он определил нескончаемые желчные препирательства между Артом и тренером, видимо, должна была все сгладить.
«Ты-то знаешь, почему Арт покончил с собой, – подумал я. – Ты тоже способствовал этому, а признаться не хочешь».
Я обнаружил, что лорд Тирролд задумчиво разглядывает меня.
– Пока все, Финн...
– Да, сэр, – ответил я ему и вышел.
На этот раз меня не вернули. Но прежде чем я пересек весовую, дверь снова открылась, и я услышал, что меня окликает Корин.
– Роб!
Я обернулся и подождал его, – Огромное спасибо за ту бомбочку, что ты мне подбросил! – саркастически заметил он.
– Вы им уже все объяснили?
– Да, но это ничего не меняет.
Он все еще выглядел потрясенным, на худом лице обозначились беспокойные морщинки, Корин был исключительно знающим тренером, но человеком нервным и неустойчивым. Мог сегодня предложить дружбу до гроба, а завтра сделать вид, что знать тебя не знает. Сейчас ему хотелось, чтобы его успокоили.
– Не может же быть, что ты и другие жокеи считаете, будто Арт покончил с собой из-за того, что я... ну решил меньше пользоваться его услугами? Верно, у него была какая-нибудь другая причина.
– Но сегодня он в последний раз должен был выступать в качестве вашего жокея, не правда ли?
Корин помедлил, потом, удивленный моим знанием того, что еще не было объявлено, кивнул утвердительно.
А я не стал сообщать ему, как накануне вечером на стоянке машин наткнулся на Арта и тот в порыве горького отчаяния, страдая от едкого чувства несправедливости, утратил свою обычную сдержанность и поведал мне: кончилась его служба у Келлара.
Я сказал только:
– Он убил себя из-за того, что вы его уволили. И сделал это у вас на глазах, чтобы вас сильнее мучали угрызения совести. Вот как все это было” если хотите знать мое мнение.
– Но никто не поступает так из-за потерянной службы! – возразил он с оттенком раздражения.
– В нормальном состоянии, конечно, нет, – согласился я.
– Любой жокей знает, что рано или поздно ему придется уйти. А Арт стал стареть... Может быть, он сошел с ума?
– Возможно...
И я ушел. А он остался там, пытаясь убедить себя в том, что ничуть не виноват в гибели Арта.
Грэнт Олдфилд, к моему удовольствию, уже оделся и отправился домой, Большинство жокеев тоже уехало, и гардеробщики были заняты тем, что разбирали свалку, оставленную жокеями, – складывали грязные белые брюки в мешки, а шлемы, сапоги, хлысты и остальное снаряжение запихивали в большие плетеные корзины.
Наблюдая за тем, как быстро и ловко они смахивали в корзины вещи, готовясь унести грязное домой, там вычистить и принести назавтра выстиранное и выглаженное, я подумал, что, вероятно, они заслужили то высокое жалование, которое мы им платим за услуги. Я часто видел, как Арт расплачивался со своим гардеробщиком. В разгар сезона он платил больше двадцати фунтов в неделю.
Мой гардеробщик Майк схватил со скамьи шлем и улыбнулся, проходя мимо. Тик-Ток, насвистывая сквозь зубы модный мотивчик, сидел на скамейке и напяливал пару пронзительно-желтых носков и высокие узконосые туфли, доходящие до щиколоток. Почувствовав на себе мой взгляд, поднял глаза и подмигнул:
