Проснулась я следующим днем очень поздно. Сон ослабил мой влюбленный организм, но ничего не изменил в решении, принятом накануне – уйти из монастыря. Те же причины, которые меня побудили принять это решение, заставили меня предпринять ещё более решительные усилия для его выполнения. Я решила, что отныне я девушка свободная, и первый мой свободный шаг свободной девушки состоял в том, что я позволила себе поваляться в постели до десяти часов утра. Колокол часовни звонил напрасно, я не появилась на утренней молитве. Меня радовала та злость и досада, которую мое непослушание должно было вызвать у наших старух. В конце концов я встала с кровати и оделась, и чтобы не позволить себе отказаться от своих намерений, начала день с того, что порвала свою одежду пансионерки, дабы помешать моим обязательствам последовать за моим намерением, Я почувствовала, как сердце мое начинает легко дышать, мне показалось, что я только преодолела барьер, который стоял на моем пути к свободе. Но лишь только я зашла в свою комнату, как этот проклятый godmiché снова предстал перед моими глазами. Его вид немедленно ввёл меня в оцепенение, я остановилась, взяла его в руки, и присев на кровать, принялась рассматривать этот инструмент. «Как же он красив! – говорила я, беря его с нежностью в руку, – как он длинен, насколько приятен на ощупь!» Жаль, что он был столь крупным, моя рука едва может его обхватить! Но нет – бесполезно. «Нет, никогда он не сможет мне послужить», – говорила я, задирая вверх, тем временем, мою юбку и пытаясь снова его ввести в место, которое мне ещё доставляло острую боль от усилий, которые я предприняла накануне. Я снова столкнулась с теми же трудностями, и вместо того, чтобы как вчера, удовлетворить себя своим пальцем, продолжила ласкать себя огромным godmiché. Я работала с упорством и мужеством, которые мне внушал сам вид этого инструмента, но не получала от этого никакого удовольствия, моя рука двигалась машинально, а моё сердце не чувствовало ничего. Моментальное родившееся в моей душе отвращение к этому предмету зародило у меня мысль, которая мне немного польстила. Я уйду из этого монастыря со скандалом, – сказала я себе. – Отнесу-ка я этот инструмент матери-настоятельнице, посмотрим как она его возьмет в руки.
Я заранее решила, уходя в квартиру настоятельницы, поставить её в неловкое положение, смутить, показав ей godmiché, а посему я отправилась прямиком к ней и найдя её в одиночестве среди распятий и двусмысленных картин, бесстрашно посмотрела ей прямо в глаза.
– Я действительно знаю, госпожа, – сказала я ей, – что после того, что вчера произошло, после того оскорбления и позора, которое вы желали мне нанести, я не имею больше чести оставаться в вашем монастыре. (Она на меня удивлённо смотрела, не отвечая, что придало мне решимость продолжать). Но, госпожа, не доходя до подобных крайностей, даже если бы я сделала ошибку, а это, о чём я не договариваю, не ошибка, а насилие, которое недостойный юноша по имени Кристап совершил в отношении меня, вы лишили меня возможности защищаться, и, конечно, вы могли бы довольствоваться тем, что сделали бы мне выговор, внушение, хотя, ещё раз повторяю, я и его не заслуживала, – произнося эти слова, я стала огорчённо стенать, так как понимала, что глядя на моё довольное лицо, было довольно трудно поверить в искренность моих слов.
