Причем, хитрый фашист поинтересовался начальником сыскной полиции Финляндии как бы между прочим. У него даже тон такой был… скучающий. Но я нутром почуял – это проверка. Последняя, контрольная. Ошибиться нельзя. Пришлось импровизировать, смешивая правду с ложью в правильной пропорции.
– Господин оберштурмбаннфюрер, – я постарался придать голосу оттенок смущения и некоторой досады. – Это… деликатная тема. Господин Риекки узнал о некоторых… семейных ценностях. Моя покойная матушка была из дворянского рода, хоть и скромного. Ей удалось кое-что сохранить после революции. Отец, будучи здесь, в Берлине… он нашел способ надежно спрятать доставшиеся матери по наследству драгоцености. В тайнике.
Я сделал паузу, давая Мюллеру переварить информацию. Ну и заодно демонстрировал неуверенность. Мол, сомневаюсь, можно ли ему рассказывать эту информацию.
Естественно, я умолчал, что «семейные ценности» были частью определённого фонда Коминтерна, который они использовали для подкупа агентуры. Потому что подобная информация сразу повлечет за собой ряд крайне нежелательных вопросов и проблем.
Вот чего-чего, а реальную службу отца вспоминать нельзя вообще ни в каком виде. Тем более, о ней здесь никто не знает. Его считают обычным дипломатом, павшим от несправедливой руки властей. Вот пусть так и остается. Легенда о дворянском происхождении матери здесь подходила идеально.
– И как же господин Риекки об этом прознал? – Мюллер чуть наклонил голову к плечу, изучая меня внимательным взглядом.
– В Хельсинки… Я был… не совсем трезв. Расслабился, празднуя предстоящий отъезд. Господин Риекки оказался рядом, проявил участие… и любопытство. Я, к своему стыду, сболтнул лишнего. Он просто воспользовался ситуацией. Увидел возможность легкой наживы, полагаю. Поэтому и увязался за мной в Берлин, надеясь получить долю или узнать место тайника. Дело в том, что отец, он спрятал эти драгоценности в одном из банков Берлина, но я, к сожалению, понятия не имею, в каком именно и что нужно сделать, чтоб получить доступ к ячейке. Маленьким был, знаете ли. Имеются очень смутные, обрывочные воспоминания. О чем, кстати, я сразу сказал господину Риекки. Но он искренне считает, будто его опыта хватит для того, чтоб разобраться с тайником. В принципе я не против. Пусть пробует. Все, что помнил, рассказал ему. Найдет – прекрасно. Знаете, я совсем не против заполучить приличную сумму денег, которую можно выручить от продажи камней. Благодарность для господина Риекки, естественно, предполагается. Ну а если он переоценил свои силы – тоже неплохо. По крайней мере здесь, в Берлине, мне сейчас не помешает кто-то знакомый. Мы ведь с господином Риекии неплохо поладили в Хельсинки.
Мюллер, не сдержавшись, выразительно хмыкнул. Видимо, его насмешило мое «поладили». Уверен, Эско неоднократно высказывался на счет Алексея Витцке совсем в ином ключе. Я ведь его, по-русски говоря, знатно драконил, пока мы были в Финляндии.
Я посмотрел на Мюллера, стараясь выглядеть максимально искренним, но не совсем уж идиотом. Конкретно этот фашист должен считать меня сообразительным малым, имеющим представление о работе разведчиков, но больше в теории. Все-таки оберштурмбаннфюрер в курсе про секретную школу. Законченным дураком я не могу быть априори. Да и не стали бы чекисты так напрягаться, подсылать убийцу, ради законченного дурака. А вот человеком, слегка вдохновленным полученной свободой, которая кружит голову и заставляет расслабиться – вполне.
