Не все принимали формулу Бобрина, в которую он и сам не очень верил, но дружеские ниточки между Марком, Семеном и Генкой стали расти именно в абитуре, а за годы курсантской службы переросли в крепкую мужскую дружбу.
Чаще всего камнем преткновения при поступлении в училище назывались экзамены по физической подготовке для «умных», и по математике – для «спортивных» ребят. Подавляющее большинство тех и других усердно занималось на перекладине, пытаясь выполнить нормативы, бегали кроссы на утренней зарядке, сидели с учебниками, штудируя вопросы предстоящего экзаменационного предмета. В это же время они стояли дневальными у тумбочки в пункте сбора, чистили картошку для обедов тысячной армии абитуриентов, бегали посыльными, выполняли наряды на работу, которые отменил Дисциплинарный Устав 1975 года. Некоторые юноши уже на этом этапе ясно понимали, что армия – не их дело, другие почувствовали непосильную нагрузку и пытались увильнуть, старались подальше спрятаться, «демонстративно сачковали», как говорил про них Генка.
Литература, география и физкультура не вызвали у Таранова проблем; по каждому предмету он получил отличные отметки, и к математике, от которой дрожал даже Марк – золотой медалист, готовился вскользь по простой причине – последний выпускной экзамен в школе он проходил по этому предмету три недели назад, а два года в физико-математическом классе и победы на городских олимпиадах служили хорошей базой для отличной сдачи. Ему больше приходилось помогать товарищам, рассказывая Генке дифференциалы и интегралы, чем самому заглядывать в основы геометрии или алгебры.
Гражданским персоналом в училище укомплектовывались все гуманитарные кафедры, на которых женщины, в основном бальзаковского возраста, преподавали курсантам иностранный язык и читали курсы русской, советской и зарубежной литературы. Все они, как на подбор, были незамужними, многие курили даже в процессе чтения своих лекций и на зачётах, и все безумно любили свой предмет. Много будущих отличников и командиров «пострадали за Лермонтова, Островского и Маяковского». Существовала легенда, что «литераторш» на экзамене, в случае получения неудобного билета, следовало «ввести в экстаз». Вошел в историю училища один из курсантов, который отвечал на вопрос по произведению А. Фурманова «Чапаев». В памяти, кроме одноименного художественного фильма, у него лежало только несколько стихотворений любимой девушке и басня Крылова «Стрекоза и муравей». Поэтому при ответе он вскочил из-за парты, взмахнул линейкой, как чапаевской шашкой, и уверенно закричал: «Василий Иванович в папахе и черной бурке скачет на белом коне! Громко зовет за собой бойцов командным голосом: «За мной! Слава революции! За мировой интернационал!» В экстаз он ввел своим ответом курсового офицера, а «литераторшу» – в слёзы. В результате оценку по литературе получил соответствующую.
В математике не командовала, а царствовала Тамара Максимовна Шульгина. Эту замечательную женщину любили все курсанты. Спокойная, высокая, чуть полная, отчего казалась царственно-величавой, напоминающей Екатерину Великую, она вызывала трепет у тех, кто дальше арифметики начальных классов ничего не знал, но верил в ее справедливость и рассудительность.
Таранов получил билет, сел готовиться, и в положенное время его пригласили к доске. Решать уравнения нестандартно, интересным путем его учил в школе Арон Израилевич Глузкатер – маэстро математики. Все его выпускники поступали в высшие учебные заведения страны с первого раза, причем на физико-математические факультеты. У него учиться – роскошь, которую мог себе позволить не каждый. Именно он и поставил ту тройку, что помешала Семену стать военным моряком. Но совсем другое дело – сдавать экзамен в военном училище. Шульгина с нескрываемым удивлением смотрела, как элементарную задачу можно решить с применением дифференциалов, о которых она будет рассказывать лишь во втором семестре. Она убрала очки на лоб, и внимательно посмотрела на самоуверенного мальчишку.
