– Нет у нас никакой лихорадки, – ответил Герасимов.
Поглядел на меня недоброжелательно, – впрочем, понятно, баторцы городских не очень любят.
– Как это нет лихорадки? – удивился я. – А Лаура Петровна нам вчера сказала, что у вас там все совсем плохо. У всех поголовный понос, диарея и общее недержание организма.
– Нет у нас никакого недержания, – строго ответила Рокотова. – А ты, наверное, Бенгарт?
И так прищурилась, недобро. А я стал вспоминать – не писал ли я чего-нибудь про батор? Если и писал, то только положительное, ну, разве что про компьютерный класс немного ругнул. Что класс есть, а толку нет, потому что нет программ. Не очень, кстати, обидно написал, в меру. «Железо на марше» или так как-то. Хотя кто их, баторских, знает, может, злобу затаили на слово правды.
– Ну, Бенгарт, – сказал я. – А что?
– Ничего. – Рокотова отвернулась.
А Герасимов так по-медвежьи на меня уставился, точно я был его кровный враг, хотя мы с ним еще ни разу не поссорились даже.
– А ты Рокотова? – опять нагло спросил я. – Это ты про Карлссона сочинила?
Рокотова демонстративно отвернулась.
– Значит, ты. Я вот всегда хотел у тебя спросить…
– Потом спросишь, – сумрачно оборвал меня Герасимов. – Ты вообще знаешь что…
– И запор, – в ответ перебил я.
– Что запор? – не понял Герасимов.
– У вас, как я погляжу, в баторе не только понос, – улыбнулся я. – Но и наоборот. Знаешь, есть прекрасный способ…
Герасимов стал увеличиваться в размерах от злости, ситуация начала обостряться, я уже подумывал, как выйти из этого положения с честью… Помог Лаурыч. Паша Скрайнев, остолоп. Он подошел к нам, улыбнулся в соответствии со своим внутренним миром идиотически и сказал:
– А я был однажды в санаторке. Нас там гороховым пюре угощали.
Рокотова остолбенела от ярости. Они там, в баторе, все очень большие патриоты. И если кто-то на батор тянет, они просто в бешенство приходят.
– Вот о гороховом пюре и поговорите, – сказал я и отправился грузиться в автобус.
Вещей у меня было немного, рюкзак и чемоданчик, я забросил рюкзак в багажное отделение, успев отметить, что там уже расположилось несколько дорожных сумок явно заграничного происхождения. Немцы.
– Внимание! – крикнул Жмуркин в мегафон. – Внимание! Организационный момент! Все собираемся на площади! Внимание!
Из автобуса выбрели немцы, два парня и девчонка, сразу видно – не наши люди, обувь у всех чистая, на лицах нет прыщей, волосы без перхоти. Я сразу решил, что немцев буду называть просто – Дитер и Болен, у меня мама любила эту группу, до сих пор иногда слушает и слезу роняет. А вот для девчонки прозвище сразу не придумалось, и мне это понравилось. Я люблю людей, к которым кличка не липнет сразу, к немецкой Александре она не липла.
Немцы робко огляделись и направились к Жмуркину, а я забрался в автобус и выбрал себе местечко недалеко от туалета. Специально. Вот захочет Иустинья Жохова освежиться, а я стану на нее ехидно смотреть, Жохова засмущается и сделает вид, что просто решила размяться, вернется на свое место и будет мучиться. Благодать.
Ко мне подошел водитель. У него тоже был какой-то немецкий вид, усы, пузо, костюм, я подумал, что его зовут, наверное, тоже соответствующе, как-нибудь на букву «ш», Штрассенбокль.
– А ты чего не выходишь? – спросил Штрассенбокль по-русски.
– У меня недостаточность, – ответил я.
– Какая еще недостаточность?
– Общая. Могу показать, если хотите.
