– Что там за шум был? – спросил он внука, подводя к трону. Они уселись на него вместе, рядышком.
– А, – отмахнулся мальчик, – я бежал, воин спускался, я врезался в него, он упал.
Куджула заметил, что Саданкаш у дверей слушает стражника. Отпустив его, сын подошел к трону.
– Твой начальник конницы оступился.
Куджула ухмыльнулся в усы. Не везет сегодня Буцзю: то кашляет, то падает.
– Жив хоть? – не скрывая насмешки, спросил сына.
– Да что ему сделается? – вместо отца ответил Вима. И, забыв о каком-то воине, который попался на его пути, принялся рассказывать деду о своих открытиях на реке, куда утром он успел съездить с воспитателем.
Куджула слушал с вниманием и любовался внуком. Вырос за год, что он не видел его, окреп. Но нежность в лице еще делает его милым. Подрастет, отрастит усы, бороду, станет как он. Хотя… Куджула взглянул на сына. Он не стал! И бороду не носит, и усы только начал отпускать. Никак к его приезду. Да и полные щеки, доставшиеся от матери, как и пухлые губы, придавали его лицу что-то женское, несерьезное. Но родовая черта Кадфизов – крупный прямой нос с бороздкой на переносице, – как тамга, передавался от поколения к поколению. Что особо выделяло Саданкаша из всех Кадфизов – это глаза. Огромные, они будто сами впитывали мудрость, таили в своей непостижимой глубине тайну и знания, которые Саданкаш приобретал, общаясь с пилигримами, прибывающими с торговыми караванами, читая хранимые в особой комнате папирусы из страны Та-кем25, записки на коре и коже обо всем, что было и что есть. Откуда у него такая тяга к знаниям, Куджула понять не мог. Сам он едва научился читать бактрийское письмо, да и то только послания, касающиеся управления царством и сражениями. Но, видимо, есть в их роду природная мудрость, смекалка, которая и передалась сыну от отца. Не зря же именно его выбрала старая ведунья в предводители всех племен!
– Пойдем в трапезную, – позвал Саданкаш, – за хорошей едой мысли текут плавно.
Куджула согласно кивнул, оглянулся: младший сын поглядывал на них, стоя у стены.
– Идите, – подтолкнул он внука, – мы следом за вами.
Саданкаш понял, взял сына за руку, хоть тот и упирался, стремясь остаться с дедом, и они вышли из зала.
– Саданкау! – позвал Куджула.
Высокий, подтянутый, гордый, Саданкау родился на год позже брата. В детстве они были похожи. Но с годами Саданкау изменился так, что только внимательный взгляд углядит в братьях сходные черты. И нос у Саданкау изящней, и излишняя пухлость, как у Саданкаша, не отяжеляет его лицо. Саданкау брил не только подбородок, но и виски. Все волосы он собирал на макушке в тугой пучок и скручивал его в шарик, который под остроконечной шапкой даже не угадывался. Лицо его оставалось открытым, ясные глаза привлекали все внимание смотрящего на него. В них тоже была глубина, но легкая, прозрачная, как вода в источнике. Длинные ресницы обрамляли их, подобно густым травам. Ироничная улыбка, блуждающая в уголках губ, подчеркивала и настроение, сквозившее в глазах. Он всегда такой: усмехающийся, открытый, непредсказуемый. Но красив! Куджула видел в Саданкау себя в молодости. Вот в чем ирония! Сын, который оказался ближе по духу, внешностью походил на мать, а тот, который унаследовал его облик, повторял нрав Нушин. Повторял ли? Может быть, он, как отец, ошибается? Не он ли сам предпочел старшего сына, видя в нем наследника трона, а младшего обделил вниманием еще в детстве?
