– Опять что-нибудь, отслужившее свой век, раздобыл? – зевая, спросил Владимир Иванович, направляясь в комнату.
– Раздобыл! Раздобыл! Ты погляди только! – воскликнул за его спиной Собиратель.
Они вошли в комнату, и Владимир Иванович взял протянутую ему монету.
– Что-нибудь ценное? – поинтересовался он, вертя монету в руке.
– Конечно, дорогой друг. Я, наконец, собрал свою коллекцию. Теперь у меня есть все золотые монеты всемирного обращения… Ты что-то сегодня бледненький, как покойник прямо…
– Послушай, мне надоели твои склепные шуточки, – огорчился Владимир Иванович.
– Ну не буду, не буду, не сердись только…
– Что это, по-турецки, что ли, написано? – перебил Владимир Иванович.
– Это персидский. Томан персидский. Сколько же я за ним гонялся!.. Я уже надежду потерял всякую – и турецкий кошелек достал и даже двадцать хайкуан-таэаей китайских раздобыл, а томана нет ни у кого.
– Теперь ты поаккуратнее, в дверь чужих не впускай. А то, знаешь, сколько сейчас…
Про чужих Владимир Иванович сказал так просто. Собиратель чужих и не пускал. С виду был он худ, абсолютно лыс и без своих круглых очечков ничего не видел. Все спекулянты с марочно-монетного толчка звали его не по отчеству, а по фамилии -Собиратель, и он не обижался, а вдруг услышав в каком-нибудь казенном доме свое имя-отчество, откликался не всегда. В комнате его не сыскать было (кроме, конечно, одежды) вещей современного происхождения. Все они были в основном прошловековые, вида музейного и из материалов натуральных, смастеренные в то время, когда еще не додумались до прессованной стружки и прочих заменителей.
А еще имелось у Собирателя чувство юмора, острота которого смешила, правда, только его одного, а остальных ввергала в меланхолию. Остроумие его было направлено на тему вовсе не смешную, а скорее даже на скорбную – тему смерти. Эта тема с детства смешила его, и зрелищ веселее, чем похороны, он не представлял. Каждую неделю он инкогнито посещал кладбища и, затесавшись в толпу похоронной процессии, следя за обрядом погребения, в душе хохотал как умалишенный.
Рассмотрев монету, Владимир Иванович протянул ее Собирателю и зевнул, прикрыв рот ладонью. Вдруг в прихожей что-то обрушилось.
– Ать-два, левой! Ать-два, левой!.. – кто-то отчаянно затопал ногами, затянул солдатскую песню "Не плачь, девчонка", но тут же на полуслове оборвал, опять затянул, входная дверь хлопнула и продолжения стало не слышно.
Насторожившийся было Собиратель, когда шум в прихожей стих, вздохнул, погладил свою лысую голову, достал из внутреннего кармана пиджака шариковую ручку и протянул Владимиру Ивановичу.
– Тебе, подарок. На похоронах директора магазина мужик какой-то обронил.
– О! Хорошая работа, – сказал Владимир Иванович, разглядывая узор на ручке. -Кстати, ты знаешь, что эти ручки на зоне делают из носков. Расплетают носки обыкновенные, нитки накручивают на бумажный стержень. Работа очень трудоемкая -каждая ручка уникальна…
– Пойду я спать. Я ведь сегодня не ложился еще. Извини за ранний визит. Утерпеть не мог… Это ж томан!..
Проводив Собирателя, Владимир Иванович пошел к себе, имея в мыслях доспать. Пробужденный своим товарищем он чувствовал сейчас разбитость в теле.
Входная дверь вдруг открылась и прямо на Владимира Ивановича, интенсивно маша руками и высоко, по-военному, в строевом шаге поднимая ноги в ботинках, буцал по паркету Ленинец-Ваня. Хотя и жил с ним Владимир Иванович в одной квартире уже много лет, но всегда появление его было неожиданным и почему-то пугало, как если бы он встретил вдруг снежного человека или инопланетянина, и не из-за физического его недостатка, а из-за исходившей от него убежденности в чем-то.
