– В Болгарии, – коротко бросил Руппс.
– Я вижу, Катерина здесь, – осторожно проговорил Крекиньш.
Посмотрев на дверь, Руппс махнул рукой.
Крекиньш умолк.
– Ну ладно. Поговорим, – сказал он через минуту. – Генерал нам не помощник, – взглянул он в сторону Краева и, встретив прямой взгляд генерала, слегка будто стушевался.
Краев с минуту молчал.
– Это только ваше дело, – все-таки сказал он.
Фраза эта, брошенная вскользь совершенно нейтральным тоном, однако, не уходила. И надо было кому-нибудь что-нибудь сказать, чтобы она ушла.
– А как отец относится к этой идее? – спросил Руппс молодого Крекиньша.
– Какой латыш станет возражать против независимости? – тихо отвечал тот.
Руппс молча кивнул, не переставая о чем-то думать.
Вошла Кло и, увидев, что с полчаса назад налитый ею в тарелки борщ остался нетронутым, покачала головой.
Сделав вопросительное лицо, она ждала ответа.
– Как хотите, – наконец после долгой паузы проговорила она. – Несу второе.
Руппс с укором посмотрел на всех.
– А что, есть программа? – спросил он в продолжение разговора, уже беря ложку и намереваясь есть.
В ту же минуту Кло принесла поднос с тремя порциями шницелей и гречневой кашей.
– Да программа одна – независимость, – отозвался Крекиньш. – Задачи Народного фронта на путях парламентской борьбы определены. Поскольку цель может быть достигнута только на уровне государственной власти, нужно перевести внепарламентскую оппозицию в парламентскую. Значит – выборы. Местных Советов. Верховного Совета Республики. И нужно добиться там максимального представительства. Необходимы законы о политических партиях… о частной собственности… в том числе на землю. Нужны законы о самостоятельности внешнеполитических связей. Затем следует признать незаконными выборы сорокового года… Децентрализовать диктат административно-командной системы. А потом уже изгнать оккупантов из Латвии. Всё очень просто, – договорил Крекиньш.
Все молчали.
– А бойцы у вас есть? – спросил Краев. – Власть ведь так просто никто не отдает. Нигде и никогда.
– Надо не допустить этого, – отвечал Крекиньш. – Только мирным путем… Но добровольцев много, – договорил он, с вызовом взглянув на генерала.
Краев сделал вид, что этого не заметил.
– Так… – через минуту сказал он. – Время пить компот. Катюша, – обратился Краев к дочери, – неси побольше.
Крекиньш с Руппсом переглянулись.
После того как в разговоре была поставлена большая компотная точка, Краев, сославшись на необходимость сделать звонок, вышел, оставив Руппса и Крекиньша одних.
– Думаешь, получится? – спросил Руппс.
Крекиньш пристально посмотрел на него.
– Если не сейчас, то, может быть, никогда, – отозвался он.
И его блекло-голубые глаза на малоподвижном лице будто тоже что-то проговорили.
– Да, Балодис сказал, ты можешь рассчитывать на его помощь, если надумаешь вернуться. Хотя, сам понимаешь, такие, как ты, у нас не в честѝ, – умолк Крекиньш. – И, если бы мой отец в конце войны не перешел в латышский легион, его бы ждала та же участь, – договорил он.
И Руппс вспомнил, как старый Крекиньш, с которым они вместе переходили границу, чтобы добраться до России, и два с лишним года воевали в Красной Армии, подговорив еще одного латыша, ушел на ту сторону, к немцам. В латышский легион. Вспомнил, но промолчал. Значит, старый Крекиньш, отец этого человека с блеклыми голубыми глазами, стоявшего сейчас перед ним, в честѝ. А он, Руппс, чистокровный латыш, воевавший за свои убеждения в Красной Армии, – нет.
