– «Слушали: дело гражданина Обухова Алексея Анатольевича, по обвинению его в преступлениях, предусмотренных статьей 58-11{36}, – скороговоркой прокуковала она шаблонный текст. – Постановили: признать виновным в преступлениях, предусмотренных указанной статьей, и заключить его в концентрационный лагерь ОГПУ{37} сроком на три года. Дело сдать в архив». Распишитесь…
Кукушка положила бумагу на стол, текстом вниз. Я потянулся перевернуть, прочесть приговор своими глазами.
Надзиратель резко одернул:
– А ну, не задерживай, у меня нет времени с каждым валандаться!
– Мне по этой бумаге три года жить, – возразил я, все же переворачивая злосчастный документ.
– Напрасно сомневаешься, Обухов, – злобно скривилась канцеляристка, отчего из страшненькой превратилась в настоящую кикимору. – Можешь вообще ничего не подписывать, от этого ничего для тебя не изменится.
Не споря, быстро пробежал глазами текст, тщательно запомнил номер дела и дату. Кривач-Неманец специально предупреждал, что без указания этих сведений любое обжалование не имеет даже крохотного шанса на рассмотрение. Вписал в строчку для подписи свое настоящее имя – Алексей Коршунов, поставил закорючку… Уже как осужденный.
– Чего расселся-то?! – грубо поторопил надзиратель. – Пшел быстро! Манатки в охапку, этап не за горами!
Бирзула, апрель 1930 года
(3 месяца до рождения нового мира)
За окном смеркалось. Как будто подстраиваясь под угасание дня, все реже звучал перестук колес на стыках, ощутимо замедлился бег телеграфных столбов. Вдоль дороги потянулись замызганные заборы и сараи. Рельсы начали ветвиться стрелками, уходящими в обветшалые, но многочисленные ремонтные или погрузочно-разгрузочные закутки. Неожиданно совсем рядом с составом проплыла монументальная «свечка» странного здания красного кирпича с несвежей, но все же белой отделкой окон и вычурных фронтонов. Очень небольшое, немногим длиннее вагона, оно высилось на целых пять этажей. И почти сразу за ним показался верный признак крупной станции – невысокий асфальтированный перрон, за которым под грубой коричневой штукатуркой скучало двухэтажное здание вокзала.
Состав остановился, потом чуть сдал назад и опять дернулся вперед, как будто поудобнее устраиваясь на месте{38}.
– Станция Бирзула{39}, – сквозь негромкий металлический лязг буферов и сцепок донесся из коридора голос проводника. – Стоянка сорок пять минут.
Бросив завистливый взгляд на безмятежно спящего Якова, я все же решился размять ноги.
– А чего ж так долго-то? – выйдя в коридор, окликнул я кстати вывернувшегося проводника. – Вроде невеликий городок.
– Время ужинать, – удивился он моей недогадливости. – Вы-то, товарищ, ежели кушать захотите, так в местный ресторан-вагон сходить извольте-с, он тут совсем недалече, третий вагон, только через первый класс пройти-с. Коли заказать чего изволите-с – принесем в сей же час. А пассажирам из жесткого в буфете на вокзале подают-с.
– Снова все звери равны, – пробормотал я себе под нос. – Но некоторые равнее других.
В короткой борьбе между ленью и любопытством победило второе.
В воздухе над перроном пахло дымом и уборной. Из передних, ближних к паровозу зеленых вагонов к вывеске «Буфет» бойко, почти бегом тянулись желающие поесть.
Добравшись до засиженной мухами стойки, я чуть не поперхнулся от давно забытого лагерного запаха. Однако толпа, ничуть не смущаясь, шустро разбирала единственное доступное блюдо – вареную перловку без капли жира с тощей селедкой по цене рубль с гривенником. Насколько я успел понять нынешние советские реалии – весьма адекватное по деньгам предложение. Хотя не уверен, что такое стали бы жрать собаки из моего родного две тысячи четырнадцатого года.
