Ой-й-й-й…
«Не помню, чтобы ты был таким красавцем».
Я скривилась. Может, я материализовала эти одеяла термодинамикой стыда, чтобы было под чем спрятаться?
Вспомнилась теория, осенившая меня перед самым падением с велосипеда: все эти странные случаи связаны с Греем – и чувством вины. То есть со мной.
Я не должна была брать и читать его дневники, но дело не только в этом – тут и весь последний год, и то, как я себя вела в день его смерти…
Стоп. Мысленно я развернулась к Томасу – тема полегче, для сравнения. Я пощелкала языком, и Умляут запрыгнул на кровать – прямо на ушибленную ногу. Почему он здесь? (Томас, не котенок.) Нед считает, его турнули из Канады. Но Томас никогда не вытворял такого, чтобы пришлось бежать из страны. Ну, он мог выпустить свиней из загона на летней ярмарке (лотереи со всяким хламом и с десяток лотков с домашним вареньем на деревенском пустыре) или сожрать все полосатые мармеладки, которые Грей заготовил для моего дня рождения (потом Томаса рвало настоящей радугой), но он не преступник!
Сердце у меня заболело при мысли об этом… Нет, не так. У меня заболело сердце. Точка.
– Сходить, что ли, на кухню, воды попить, – поделилась я со скептически глядевшим на меня Умляутом. – Я совершенно обезвожена.
Мне нужно на кухню вовсе не потому, что любопытно, как там Томас. Не потому, что я хочу узнать, чего это он вернулся и почему ни разу за пять лет не написал. Не из-за того, каким я увидела его вчера – веснушки при темных волосах, и весь расцвечен падающими звездами. Мне просто хочется пить, вот и все.
* * *
До кухни я ковыляла целых десять минут. Умляут трусил рядом, едва виднеясь в густой нестриженой траве. Дверь в комнату Неда была закрыта. На грифельной доске почерком папы выведено сообщение для Томаса: «Позвони маме», а посреди стола красовался непонятно откуда взявшийся каравай. За год мы практически перешли на хлопья, поедая их горстями прямо из коробок. Мы с папой не собирались за завтраком – два человека за нашим огромным столом. Пустота на том месте, где всегда сидел Грей, подчеркивала, что Неда нет, а мама всегда должна была с нами быть.
Словно смерть Грея оставила прореху больше, чем он сам.
– Все страньше и страньше, – сказала я Умляуту, присев напротив каравая.
– Что странного, Алиса? – спросил Томас за моей спиной.
Я так и подскочила. Сердце застучало, отдаваясь в ушах. Я частью замерла, а частью развернулась на стуле и в результате едва не сыграла на пол, когда Томас вошел в комнату. Темные волосы, мокрые после душа, босые ноги, поверх футболки застегнутый кардан. Надо же, какой чистюля… Я незаметно провела языком по пересохшим после рвоты губам.
Томас скромно помахал и исчез за дверцей холодильника, пестрой после вмешательства Неда от фотографий и магнитов. Мне осталось переваривать последние новости о мальчике, который уехал. Тогда он был вполовину ниже меня, пухлый и в очках с толстыми стеклами, за которыми глаза казались вдвое меньше. Нынешняя версия на целую милю выше, и у нее появились бицепсы. Ну конечно, Томас и раньше не без бицепсов ходил, но таких у него никогда не было. Таких – это чтобы писать о них восторженным курсивом.
Я отодвинулась в сторону и прижалась к спинке стула, когда Томас вынырнул из холодильника с едой. Ничего не говоря, с едва заметной улыбкой он вывалил на стол передо мной масло, банки с вареньем, «Мармит» и арахисовую пасту.
