Я ощущаю потребность сделать что-нибудь, что поможет снова почувствовать себя самим собой, поэтому поднимаюсь и иду вдоль края площади, пока не обнаруживаю красивую девушку. Она сидит на скамье рядом с общественным фабрикатором и надевает роликовые коньки с огромными колесами, которые только что оттиснул автомат. На ней белый топ и шорты. Обнаженные ноги, безупречно длинные, отливают золотом.
– Привет. – Я дарю ей свою лучшую из улыбок. – Я ищу Революционную библиотеку, но мне говорят, что никаких планов города не существует. Не можете ли вы указать хотя бы верное направление?
Она морщит загорелый носик и исчезает, а вместо нее расплывается серая метка заполнения гевулота. А потом девушка убегает, и серый сгусток быстро движется вдоль проспекта.
– Я вижу, ты развлекаешься, – говорит Миели.
– Двадцать лет назад она улыбнулась бы мне в ответ.
– Так близко к агоре? Не думаю. Кроме того, ты неумело воспользовался гевулотом: надо было сделать этот разговор приватным. Ты уверен, что жил здесь?
– Кто-то прекрасно выполнил домашнее задание.
– Да, – говорит она.
Я в этом не сомневаюсь: она использовала все возможности, предоставляемые нашим временным гражданством и доступом в общественную экзопамять.
– Меня это немного удивляет. Если ты и в самом деле жил здесь в последние два десятилетия, ты или выглядел иначе, или никогда не посещал площадей и общественных мероприятий. – Она смотрит мне в глаза. На ее лбу выступила испарина. – Если ты каким-то образом подделал эти воспоминания, если это попытка сбежать, ты быстро убедишься, что я к этому готова. И последствия придутся тебе не по вкусу.
Я снова опускаюсь на скамью и смотрю на площадь. Миели, держа спину абсолютно прямой, садится рядом, и со стороны видно, насколько ей неудобно. Сила тяжести явер причиняет ей боль, но она ни за что в этом не признается.
– Это не попытка побега, – говорю я. – Я признаю свой долг перед тобой. И все вокруг кажется мне таким знакомым – мы прибыли в нужное место. Но я не знаю, каким должен быть следующий шаг. Я не нашел никаких признаков этого Тибермениля, но это и неудивительно; между нами не один пласт тайн. – Я усмехаюсь. – Уверен, что прежний я развлекается, наблюдая за нами. Честно говоря, он может оказаться умнее нас обоих.
– Прежний ты, – говорит она, – угодил в тюрьму.
– Туше. – Я перекачиваю частицу времени из своих временных Часов (небольшой серебряный диск на прозрачном браслете; тонкая стрелка передвигается на миллиметр) в стоящий у скамьи фабрикатор. Аппарат выплевывает темные очки. Я протягиваю их Миели. – Вот. Попробуй.
– Зачем?
– Чтобы скрыть выражение Гулливера на своем лице. Ты не слишком подходишь этой планете.
Она хмурится, но медленно надевает очки. Они подчеркивают ее шрам.
– Знаешь, – говорит она, – сначала я собиралась законсервировать тебя на «Перхонен», чтобы самой отправиться сюда, собрать информацию об ощущениях и закачивать ее в твой мозг, пока к тебе не возвратится память. Но ты прав. Это место мне не нравится. Здесь слишком много шума, слишком много пространства, слишком много всего.
Она откидывается на спинку скамьи и подбирает ноги, принимая позу лотоса.
– Но у них теплое солнце.
И в этот момент я замечаю босоногого мальчишку примерно пяти марсианских лет, который машет мне рукой с противоположного края площади. И его лицо мне знакомо.
Знаешь, когда все закончится, я намерена его убить
