– Богатая ты у нас невеста… – сказал он, юродствуя, как нищий перед царем: бахвальство Таисьи его смешило. – Блажен муж, на иждивении жены живущий. А мы в драных пальтишках ходим, дубленки нам не по плечу…
– Хочешь, и тебе достану?
– Благодарю. Боюсь, как бы дубленую личину с лицом не спутать.
– Причем здесь это? Какой ты резонер, Ионин. Хорошо одеваться никому не возбраняется. Судят по одежке. Сейчас, если хочешь знать, человек без дубленки – третьесортный человек, его в порядочное общество не пустят, будь он семи пядей во лбу. Новая олигархия.
– Так-то оно так. Да ведь все помрем, как бы ни одевались. Денег-то у тебя куры не клюют, а в душе вечная озабоченность – быть, как все. Что же это за жизнь? Ты лучше скажи мне вот что: ты – это т ы или княгиня Марья Алексевна? Что-то нынче катастрофически мало личностей, а все больше угодники, доставалы…
– Фу, какой ты!.. Пауперизм проповедуешь в наши-то меркантильные времена? Я вовсе не о том…
– А о чем же? Ну, о чем? Давай-ка начистоту. Я вообще люблю начистоту, поэтому никто со мной не водится.
– Давай-давай, психоложествуй, заноза… – неохотно поддакнула Таисья: разговор «начистоту» ей не нравился; мало того, что Ионин оспаривал ее мысли – он еще намеревался разоблачить ее, вместо того чтобы сказать несколько ласковых слов, которых она ждала. Э т о главный недостаток в нем: ковырянье вместо приятия.
– Признайся, – ковырялся он, – тяжело тебе живется одной? Замуж хочется?
– Противный же ты тип, Ионин. Почти хам. Я ее теперь вполне понимаю, бедняжку: неприятно, когда тебя анатомируют, выискивают что-то, чего в тебе нет.
– А я розановец, обскурант. Все в человеке есть, только не во всем он даже себе признается, – расходился Ионин. – А мне надоел этот маскарад. Разумеется, если срывает маску, значит – «противный тип».
– А нужно ли срывать маску-то? И потом, я ведь как-никак женщина, галантерейная барышня. Мне свойственна меркантильность, каюсь, это так. Ну и что?
– С тобой невозможно спорить: только собирался вернуть тираду, а ты уже уступила.
– Уступчивость, говорят, женская добродетель, – усмехнулась Таисья. – А ты прав: я действительно не совсем счастлива. Поэтому мне всех хочется убедить в обратном.
– Ты славная женщина, Таисья Михайловна. – (Наконец-то, дождалась!). – И мне тревожно за тебя. Бросай ты эту подпольную возню с иконами, с дефицитом… Долго ли до беды!
– Эх, Саша, если бы у нас поощрялась предприимчивость… Андрейка не должен знать нужды. Если б ты видел, как он рисует. Я отдам его в художественную школу.
– Хочешь, я отвезу его рисунки в Москву?..
И так далее, и так далее.
– Запри дверь, – дрожащим шепотом приказала Таисья, когда Ионин подошел к ней.
– А если кто постучит? – пытался возразить он.
– Все равно они догадываются: позавчера Костя видел нас т а м…
– Где??
– Да нет же, в парке…
Ионин запер дверь и с тоской и сладостью плененного зверя, которому у наполненной кормушки пригрезились родимые дебри, ощутил, что это сильнее его и что ему действительно все равно теперь…
13
Вечером после работы, когда они уславливались о встрече в выходные дни, Ионин вспомнил, что собирался пойти на рыбалку. Таисья пыталась его отговорить, но потом подумала, что настаивать ни к чему и неблагоразумно, а то он решит, что она без него и двух дней не может вытерпеть. А Ионин думал о т о й, о другой. Повернутый человек, не туда повернут и вектор. Как бы так сделать, чтобы Таисья не узнала (доподлинно, не застала), что он по-прежнему встречается с Катюшей. Наконец они расстались, условившись, если рыбалка не состоится, увидеться в субботу.
