– Значит, так, Яныч… У водителя, у Зарифуллина этого, замка на люке не было, и люк был закрыт. Но! На чердаке у него хранилась куча паркета – они с женой ремонт делать собирались, все такое. Опера, когда на чердак лазили, за паркет заглядывали, само собой – они ж, повторяю, труп искали. Так вот, говорят, связки были не то чтобы раскиданы, а как-то так неаккуратно лежали. Будто кто-то их с места на место таскал. Но на это внимания не обратили – мало ли что там Зарифуллин делал, может, искал чего. Там еще ведра всякие стояли, банки с лаком закупоренные. Это, значит, у гражданина Зарифуллина такое дело. А вот у бухгалтера Сергеева… Оторву я кому-то голову! У Сергеева ход на чердак – через кладовку. Там и люк был нараспашку, и свет в кладовке горел! Но в тот день было солнце, конец марта уже, все потекло: решили, что парень открыл люк для проветривания. Нет, чердачное окно было опять-таки закрыто. А на чердаке у него старые журналы лежали и ковер драный, скрученный. И там еще барахло всякое старое, от отца осталось. Все на месте, мать его подтвердила. Но люк был открыт… Ох и втравил ты меня, Яныч. Я ж теперь спать не буду. Это что ж получается: нечистая сила, проникнув на чердаки к гражданам Зарифуллину и Сергееву, дурковала у них над головами, а когда упомянутые граждане полезли наверх разобраться, что там, исчезла, унеся их обоих с собой? Так?
– Не дурковала нечистая сила, – помотал головой Климов.
– А что?
– А что-то искала, Вадя. Искала, твердо зная, что искомое находится не в подполе с огурцами, а именно на чердаке. Вот только в каком доме – вопрос…
Наутро Климов проснулся поздно, аж в половине десятого. За окном царил странный, какой-то невесомый свет. Некоторое время Ян лежал, не понимая, что произошло, потом встал, отдернул тюлевую занавеску и моргнул от удивления. Сад, вчера еще черный и понурый, за ночь густо оделся белым. Толстые ломти снега лежали на ветках, заставляя их немного пригибаться, а выше сквозь заснеженные верхушки деревьев светило солнце.
– Зима, – выдохнул Климов. – Вот, значит, и зима пришла.
Он влез в старый спортивный костюм, умылся и прошлепал в кухню. Шаги по старому паркету звучали как-то неожиданно, по-новому. Дом светился изнутри, белый снежный свет проникал в него через все окна, а на полу кухни лежали озорные золотистые полосы.
На круглом столе стояла полупустая бутылка вискаря – выпили они с Сомовым, в общем-то, немного, – и стакан. Немытая посуда валялась в раковине.
Ян машинально вымыл холодной водой три тарелки, стаканы, вилки и включил электрочайник. Вчерашний разговор со старым другом вспомнился с удивительной отчетливостью.
– Чердаки, – пробормотал Климов. – Во всех трех случаях чердаки. Действительно, дьявольщина какая-то. Кому расскажи, так смеяться станут. Так и Вадя смеялся… поначалу.
Он догадывался, какой разнос устроит сегодня Сомов своим сотрудникам – да, может, устраивает прямо сейчас…
На столе щелкнул чайник. Климов заварил чай, подошел к окну и стал смотреть на искрящийся снег. Здесь такое утро случалось ой как редко, он знал, что теперь дождется этой нежданной красы совсем не скоро. Перед глазами вдруг возникло смеющееся личико дочери… Ян опустил веки. Он отплакал свое, он давно все отплакал. Жена и дочь иногда приходили к нему, но это происходило все реже, и Ян знал, что однажды прекратится совсем. Отчаяние давно осталось за спиной, равно как и мысли о мести. Мстить было некому… Впереди его ждала пустая, отупелая жизнь без смысла и надежды, жизнь беглеца, который хорошо знает, что рано или поздно, но бег этот закончится. Вот только где?..
