И сам он создал чудовищ по своему образу и подобию. Несмотря на все усилия, мысли Эврибиада снова возвращались к моменту, который он так не хотел вспоминать. Воспоминания давили, как струя вонючей грязи, которая ловко скользнет в его сознание, затопит мерзостью каждый его уголок. Никогда он от них не избавится, пока будет жив.
Они прибыли ночью, и в свете электрических фонариков им открылась бойня. Черная кровь распотрошенных трупов заливала пляж, и над открытыми ранами и вывалившимися кишками неутомимо роились мухи. Посреди этого побоища лежал обрушившийся колосс, разбитый на три части. Как сказал ему Фемистокл, одно племя атаковало другое из-за того, что те сбросили наземь статую Бога.
Он с первой же секунды заподозрил, что его обманывают. По следам, оставленным каменным гигантом при падении, любой, кто умел их различать, сказал бы, что его обрушение произошло во время последнего отлива. Бойня же совершилась при приливе. Некоторые тела со вздувшимися животами море протащило за собой на несколько метров.
Фемистокл появился чуть позже, когда Эврибиад уже отправил своих людей, чтобы те собрали и наказали виновных. На лице полемарха читалось выражение, которого Эврибиад никогда прежде не видел. Вина и смиренное подчинение. Его глаза, обычно доброжелательные, в это утро были глазами мертвеца. Едва прибыв, он приказал освободить виновных, а потом дал приказ солдатам собрать и привести немногих выживших из «нечестивой» деревни по приказу бога. Потом три дня и три ночи солдаты гонялись за ними по лесу, пока не убили всех. И прежде всего – щенков и женщин в детородном возрасте.
Эврибиад поглядел на свои лапы, в тысячный раз вспоминая, что тогда чувствовал. Тогда он подчинился. Разбить колосса – было ли это более серьезным преступлением, чем поднять на нож целую семью? Следовало бы ему покончить с собой, но не передавать такого приказа? Почему он этого не сделал? Он вырос, чтобы служить. Для того, чтобы не подчиниться, нужны были сила и ум, которых у него в тот момент даже отдаленно не было. Он стал скрести когтями кожу на руках, не отдавая себе в этом отчета. Он делал это каждый раз, когда вспоминал об этом, как будто двух лет не хватило, чтобы очиститься от крови.
После этого случая он собрал своих верных бойцов. Не все знали, что случилось в те несколько жутких ночей, а ему не хотелось делиться с ними воспоминаниями. И все же он их убедил. Итак, в тайне построив трирему, они сбежали, чтобы вести вольное существование. Часто – у костра, под звездами – они пытались наметить первые линии плана более глобального восстания.
Берег сменился горными массивами в центре континента, потом высотным плато. Пышный кадуцей низин скоро уступил место более скромным растениям в широких травяных полях, испещренных одинокими деревьями, лучше приспособленными к более холодному климату и редкому дождю; в этих полях паслись стада гигантских травоядных. Изображения этих огромных созданий завораживали Эврибиада в детстве. Здесь становилось гигантским все, что в его мире было карликовым: слоны, ленивые гиппопотамы, валяющиеся в речной тине, толстошеие буйволы. А может быть, все было наоборот: в тесноте архипелага звери стали меньше. Так что Эврибиад глядел на огромные дикие стада, скачущие через долину внизу – отсюда они казались скоплением крохотных точек.
И тогда, когда он этого уже не ждал, на горизонте появилась черная линия Корабля. Его называли «Domus Transitoria».
