– Это примерно в каком году его замуровали? – спросил я.
– Первый этаж начали строить в 1939 году. Во время войны строительство прекратилась, а в 1947 году возобновилось. Где-то в эти годы нашего мертвеца и замуровали.
– А что с ним потом стало?
– Кости сложили в коробку да на кладбище закопали. Не на свалку же их везти!
Мы подошли к Дому культуры.
– Посмотри на фигуры строителей коммунизма на втором этаже, – предложил Заборский. – Особенно присмотрись к человеку со знаменем.
По фасаду здания, над входом, был барельеф, на котором навстречу друг другу шли две группы людей по три человека. Слева первым шел знаменосец, за ним – женщина с копной пшеничных колосьев, за ними – шахтер с отбойным молотком на плече.
Бобоева вошла в ДК, а меня Заборский отвел на угол здания.
– Теперь посмотри на знаменосца отсюда! – сказал он и рассмеялся.
Под другим углом зрения было отчетливо видно, что знаменосец, держащий знамя в правой руке, левой рукой, опущенной вниз, гладит крестьянку по бедру.
– Зэки строили, что ты хочешь! В народе эта композиция называется «Хитрый знаменосец».
– Здорово сделано, с душой!
– Пошли внутрь, там тебе еще один фокус покажу.
На вахте в ДК несла дежурство Кристина Ригель, старушка-немка из спецпереселенцев.
В Верх-Иланске проживало много немцев. Все они либо спецпереселенцы, либо их потомки. Спецпереселенцами называли советских граждан немецкой национальности, до войны проживавших на Украине и в Поволжье. С началом боевых действий с нацистской Германией всех немцев интернировали из западных районов СССР в Сибирь и Казахстан. На прежнем месте проживания не осталось ни одного человека. В начале 1960-х годов спецпереселенцам разрешили вернуться в европейскую часть Советского Союза. Но куда ехать, если от прежних домов либо ничего не осталось, либо они были заняты новыми хозяевами?
«Остаемся здесь, в Сибири!» – решили немцы.
Когда я учился в школе, у нас в каждом классе было как минимум по одному-два человека с немецкими фамилиями.
– Здравствуйте! – поприветствовал я вахтершу. – Кто будет первого числа дежурить?
– Я буду. Остальным надо детей в школу провожать.
– Пошли наверх, – сказала Бобоева, – наши мероприятия после зажжения Вечного огня продолжатся там.
Я осмотрел фойе Дома культуры: два входа в зрительный зал, буфетная стойка, спуск на цокольный этаж и лестницы наверх.
Второй этаж начинался с просторного холла. Внутреннюю стену, отделяющую холл от остальных помещений, украшала нарисованная по штукатурке картина, запечатлевшая выступление Ленина перед матросами, солдатами, крестьянами, комсомольцами и революционерами в кожаных тужурках. Что-то, на первый взгляд незаметное, было в этой картине не так, что-то выбивалось из общей композиции.
– Как картина? – вполголоса, заговорщицким тоном спросил Заборский.
– Я уже видел ее и никак не пойму, что в ней не так.
– Мальчик и солдаты на заднем плане.
Я подошел поближе и едва не рассмеялся: мальчик в пионерском галстуке в самом углу картины держал в руках игрушечную космическую ракету с надписью «СССР». Два солдата, приветственно махавшие Ленину фуражками, были в военной форме образца шестидесятых годов.
– Что все это означает? – спросил я Заборского.
– Картину рисовал один известный художник. Она должна была изображать выступление Хрущева перед колхозниками. Когда в эскизном варианте картина была закончена и художник начал прорисовывать людей около трибуны, товарища Хрущева сняли со всех постов и отправили на пенсию. Тогдашний первый секретарь райкома партии товарищ Малько предложил все нарисованное затереть и создать новое панно, но этому воспротивился председатель райисполкома – деньги-то художнику уже уплачены, эскиз утвержден, на полную переделку в районной казне денег просто нет. Посоветовались с художником, и он предложил вместо Хрущева изобразить Ленина, а колхозников перерисовать в солдат и матросов.
