Теперь вот довелось пострелять по живым мишеням – и, судя по всему, не в последний раз. Нет, нехорошо было Коле Ильинскому, совсем нехорошо…
Он снял китель. Пуля, скользнув по плечу, вырвала погон с мясом. В бытность свою нижним чином, Коля таскал в изнанке фуражки иголку с ниткой, но офицеру такая предусмотрительность не к лицу. Да и погоны – зачем они теперь? Только привлекают внимание, тем более что вензель на них с буквой «Н» а не «А», как полагалось бы офицеру, присягнувшему Самодержцу всея̀ Руси Александру Второму.
Он отстегнул оба погона, добавил к ним значок учебного воздухоплавательного парка, и, после недолгих колебаний, снятую с фуражки кокарду. Чёрт знает, как тут относятся к русским – вон, Николь вспомнила о «terribles cosaques»… И поди, докажи, что ты никакой не казак, а бывший студент и вообще, человек интеллигентный! И ладно, если доказывать придётся миловидной барышне – а ну, как оголтелому юнцу с саблей? Тот, кстати, уже успел себя показать – после боя велел расстрелять пленных версальцев и самолично руководил экзекуцией. Нет уж, ну их, этих революционеров – ещё поставят к стенке из солидарности с польскими инсургентами! Как там, у Карла Маркса: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь»?
– Мсье решил заняться своим туалетом?
Перед ним стояла Николь, такая же очаровательная, как и до боя. Правда, на переднике свежие пятна крови – ну да, она же добровольная милосердная сестра…
– Да, вот, зацепило. Надо бы починить…
Девушка просунула пальчик в дыру на кителе.
– Чепуха, работы на пять минут. А вы, мсье, перекусите, я принесла…
Прапорщик хотел, было, отказаться от угощения, но вдруг понял, что голоден, как волк. В последний раз он ел за завтраком, в Шале-Мёдоне, перед отъездом в Париж, а с тех пор прошло…. Ну, это смотря как считать: то ли «пять часов», то ли сорок лет. Но есть-то хочется сейчас, аж кишки слипаются!
Так, что у нас в корзинке? Королевское угощение: ломоть хлеба, кусок сыра и пара луковиц. Ого, и бутылка? Вино? Нет, яблочный сидр. Очень, очень вовремя – горло пересохло, язык как тёрка…
– А я думал, у вас здесь голод… – сказал он, сделав первый глоток.
– Ну что вы! Голод был зимой, когда пруссаки осадили Париж, а сейчас ничего, терпимо.
– Мне рассказывали, тогда съели слона? – прапорщик припомнил разговор с букинистом.
– Даже двух! – подтвердила Николь. – Одного звали Кастор, другого Поллукс. Я, когда узнала, долго плакала, ведь слоны были такие милые! А слонятину назавтра продавали по сорок франков за фунт. И волков из зоосада съели, и даже тигров, не говоря уж о мулах и скаковых лошадях с ипподрома. Только обезьян трогать не стали. Говорят, они наши родичи и есть их – всё равно, как людоедство. Зато кошек, собак и голубей в Париже не осталось, все попали в кастрюли!
Даже разговоры об особенностях французской кухни в условиях осады не смогли повредить молодому, здоровому аппетиту. Пока прапорщик расправлялся с содержимым корзинки, Николь устроилась рядом, извлекла из-под передника иголку с ниткой и потянулась за кителем.
– Зачем это, мадемуазель… – Коля чуть не подавился куском сыра. – Наверное, вы устали, занимаясь ранеными, отдохните, я и сам…
– Не говорите ерунды и ешьте! – девушка нахмурилась и решительно завладела предметом спора. – Вам ещё сражаться, набирайтесь сил, а женские дела ставьте женщинам. Вы же не хотите, чтобы мне пришлось стрелять?
