Ларк-Райз - страница 9

Оксфорд находился всего в девятнадцати милях от Ларк-Райза. Дети из «крайнего дома» знали это с малолетства, потому что мама часто брала их с собой прогуляться по большаку, и всякий раз они соглашались отойти от дорожной вехи, лишь когда им прочитывали надпись на ней: «Оксфорд 19 миль».

Дети часто гадали, какой он, этот Оксфорд, и расспрашивали о нем. В ответ они часто слышали: это «большущий городище», где можно зарабатывать аж двадцать пять шиллингов в неделю; но, поскольку приходится отдавать почти что половину за жилье, а еще негде держать свинью и выращивать овощи, уезжать туда глупо.

Одна девочка, которой довелось гостить в Оксфорде, сообщила, что за пенни там можно купить длиннющий розово-белый леденец и что один молодой джентльмен, квартирующий у ее тетки, дал ей целый шиллинг за то, что она почистила его ботинки. Мама говорила детям, что Оксфорд называется городом, потому что там живет епископ, и что раз в год там устраивается большая ярмарка – казалось, это все, что она знала. Отца дети не расспрашивали, хотя он жил там в детстве, когда его родители держали в городе гостиницу (гостиницей ее именовала отцовская родня, но мама как-то раз назвала это заведение кабаком, так что, судя по всему, то был обычный трактир). Дети и так должны были стараться не задавать отцу слишком много вопросов, и, когда мать произносила: «отец опять не в духе», они понимали, что лучше вообще умолкнуть.

Так что некоторое время Оксфорд оставался для них этаким загадочным скопищем епископов (они видели изображение епископа с пышными белыми рукавами, сидящего в кресле с высокой спинкой), качелей, балаганов (ведь они знали, как выглядит ярмарка), маленьких девочек, сосущих розово-белые леденцы, и чистильщиков обуви. Вообразить себе поселение без свинарников и огородов было уже труднее. Если там нет бекона и капусты, чем же питаются люди?

Но оксфордскую дорогу с дорожной вехой дети знали с тех пор, как себя помнили. Они огибали Ларк-Райз и шли по узкому проселку до поворота; мама толкала перед собой детскую тележку (слово «коляска» появилось позднее) с малышом Эдмундом, пристегнутым ремнями к высокому скользкому сиденью, а потом с малышкой Мэй, которая родилась, когда Эдмунду исполнилось пять лет; Лора шагала рядышком или бегала вокруг, собирая цветы.

У коляски, сплетенной из черной лозы и по форме напоминавшей старомодное кресло-каталку, было три колеса и ручка сзади. Она тряслась, скрипела и дребезжала по камням, ведь резиновые шины еще не изобрели, а рессоры, если таковые вообще наличествовали, были самые примитивные. И все же это была чуть ли не самая драгоценная вещь в семейном обиходе, ибо кроме нее в деревне имелась всего одна детская коляска – современная, новая плетеная люлька, приобретенная недавно молодой женой трактирщика. Другие матери носили младенцев на руке, плотно завернув шаль, так что виднелось только личико.

Сразу после поворота коричневая равнина оставалась позади, и семейство оказывалось в другом мире с другой атмосферой и даже другими цветами. Вправо и влево уходил белый большак, окаймленный широкими травянистыми обочинами, плотными, усыпанными ягодами живыми изгородями и нависающими над ними деревьями. После темной грязи деревенских дорог даже белесая поверхность дороги радовала детей, и они с удовольствием шлепали по жидкой, бледной грязи, напоминавшей тесто, или шаркали подошвами по мелкой светлой пыли, пока мать в сердцах не шлепала их.