— Я просто хочу для тебя лучшей жизни, Ляля, — ярость в голосе выдаёт состояние матери с головой. — Ты понятия не имеешь, что такое жить в нищете, без денег и без еды. Побираться, как последней шавке и ждать, когда сможешь сбежать из комнаты, где воняет дерьмом и ссаками собственной матери, — я отшатываюсь невольно, когда женщина ближе ко мне подаётся. Она сжимает кулаки с такой силой, что костяшки пальцев становятся белыми. А во взгляде я вижу искру безумия и ненависти. — Рыться в мусорке и есть просроченную и самую дешёвую еду. Ты всего этого не знаешь, Ляля, благодаря мне.
— При чём здесь это? Я тебя спросила про папку с моими работами, которые уже давно должны были быть сожжены, но каким-то чудом оказались здесь, — перебиваю, не обращая внимания на то, что мать вновь перешла к обвинениям. Это такая тактика — сначала отлупить до синяков и ссадин, потом сделать виноватое лицо, приготовить моё любимое блюдо или подарить подарок, начать разговор с извинений и обещаний, что бить больше не станет и закончить тем, что я неблагодарная ночь. И я прекрасно знаю, что сейчас будет то же самое. Она обо мне заботится. Делает всё ради меня. Она не тиран. Она просто строгая и заботливая мать.
— При том, что ты винишь меня в том, что я заставляю тебя учиться, — пропустив мою реплику мимо ушей, продолжает яростно доказывать мне родительница. — Разве можно винить меня в том, что я повидала больше тебя? Или в том, что я просто хочу знать, что моя дочь получила высшее образование?
— Я тебе об Иване, а ты мне о болване, — закатываю глаза, понимая, что мать твёрдо намерена убедить меня в том, что вчера Ляля была неправа. — Ты меня слышала, но не услышала, — улыбаюсь криво, пряча своё разочарование, злость и боль. — Получить высшее образование я могла и на другом направлении. На том, которое мне нравится, мама.
— Ляля, но международные отношения…
— Дизайнеры и архитекторы тоже получают хорошо. И всегда востребованы! Всегда! Мне международные отношения и даром не сдались. Мне неинтересны пары. Я их не понимаю.
— Выслушай меня, Ляля, — руку поднимает, прерывая мою эмоциональную речь. — Я тебе никогда не говорила ничего про бабушку с дедушкой. Про моих родителей. Никогда не рассказывала про своё детство и молодость. Мои родители были алкоголиками. Отец умер от отравления дешёвым пойлом, когда мне было тринадцать, а мать стала уходить в запои ещё чаще. Горе пыталась утопить в стакане. Естественно с работы её уволили. Никто не станет терпеть недельные запои работника. Мы жили в обшарпанном общежитии в крохотной комнате. Денег не хватало даже на булку хлеба. Я сдавала бутылки и продавала летом яблоки и вишню, которые драла в заброшенном саду. Я забеременела в семнадцать. Родила. И потеряла ребёнка, когда ему было три. У меня не было даже среднего образования. Меня брали только полы в туалетах драить. И если бы я не встретила вашего с Леной отца, то так бы и мыла всю жизнь туалеты. Именно поэтому, Ляля, я хочу, чтобы у тебя было всё, если вдруг со мной и твоим отцом что-то случится, — её голос сух и безэмоционален, будто она читает рецепт из книги. Прикусываю губу, чувствуя вину за свои грубые слова. За своё поведение.
— Прости, мам, — шепчу покаянно, опуская глаза на руки.
— И ты меня прости, я больше себя так вести не буду. Замок на дверь поставлю. Краски верну, — говорит мягко, подходя ко мне. А я слышу фальшивые нотки. Вскидываю глаза и впиваюсь взглядом в лицо матери. Вижу странный лихорадочный блеск в её глазах. И знаю, что она лжёт. Каким-то шестым чувством чувствую ложь. Она не чувствует ни капли вины. И очень сомневаюсь в том, что свои обещания она сдержит.
