Ласточка на запястье - страница 14

Мужчина, сидевший рядом с отцом, приветливо улыбнулся. У него были синие внимательные глаза и пшеничного цвета волосы. Отец всё самодовольно улыбался, погладывая на неё. Ангелина же, заметив на столе водку и стопки, испытала облегчение. Когда отец был пьян, он не особо интересовался ей. Только, видимо, в тот день удача была не на её стороне, ибо отец всё же потребовал от неё тетрадь по математике.

– Твоя бабка – художница, а ты в кого пошла? – гундел отец, крутя в руках исписанную красной пастой тетрадь. – Математику не знаешь, рисуешь криво и чёрт-те что. Образования не получишь, художником тебе не стать, кем тогда будешь, а?

Марина Ивановна будто расписывала ручку при помощи ее тетради. Все было наглухо перечеркнуто, и Ангелина даже понять не могла, что именно было неправильно. Столько занятий, и что в итоге? Неужели ее ответы были на столько глупыми и бездарными? Неужели ее тетрадь заслужила этих красных, где-то порванных от резкого нажатия кончиком ручки записей?

– А можно мне взглянуть на эти рисунки? – ни с того ни с сего спросил гость, и Ангелина ощутила предательскую дрожь.

Нет, сегодня она достаточно наслышалась о своём неярком будущем работницы кофейни или уборщицы. Достаточно на целый месяц.

Школьные годы редко для кого бывают счастливыми. Лично для Ангелины это время стало настоящим адом. Причиной ее вечного смущения. Она чувствовала себя вечно всем обязанной, чувствовала себя никчёмной и бесполезной. Ее сердце начинало сильно биться, стоило кому-то назвать ее имя. Ладони потели, и все внутри сжималось от страха. Она ненавидела одноклассников, которые кидали ее портфель в мусорное ведро, ненавидела учительницу математики, что, вызвав ее к доске, начинала орать, втаптывая последние крупицы ее самолюбия в грязь. Удивительно, как же всё-таки быстро привыкаешь к ненависти и собственной никчёмности.

– Волосы она покрасила, а математику не выучила. – донеслось с задней парты, когда сегодня она стояла у доски в немом исступлении.

Раздавался смех, и она со слезами на глазах смотрела на то, как смеются ее одноклассники. Как показывает на неё пальцем тот, кто по стечению обстоятельств стал её первой любовью. Все вокруг неё были правильными, разумными, настоящими. Она же была лишней, ошибкой в прописном коде, отстающим и никчёмным существом. Не удивительно, что сегодня домой она пришла в особо плохом настроении.

– Не надо позориться. – грубо ответил отец, швыряя тетрадь в лицо Гели. – Лучше обсудим, как…

– Мне бы хотелось увидеть рисунки. – с нажимом повторил гость, и на этот раз взглянул в сторону Дорофеевой.

Девочка с опаской взглянула на отца. Тот, пару секунд непонимающе глядя на товарища, все-таки согласился. Облокотился на спинку стула и вальяжно махнул рукой;

– Неси, раз уж так хочется ему посмотреть.

Когда Ангелина, держа у груди папку с рисунками, вошла на кухню, отец с гостем уже во всю что-то обсуждали. Напротив отца лежала распотрошённая рыба. Напротив, гостя – пустой бокал из-под вина. Они болтали о чем-то своём. И невидимый для других, но остро ощутимый для неё купол словно бы накрыл Ангелину, отгородив ее от реального мира. Раньше он ее спасал, теперь же он превратился в ее клетку. Безопасность, которую она, ещё будучи маленькой девочкой, сидящей возле школы и рисующей мелками на асфальте, искала в своём уединении, превратилась в одиночество. Холодное и по-настоящему взрослое. Пугающее и беспощадное, как сама смерть. Словно вечный бег по кругу в надежде, что тебя кто-то услышит, что тебя кто-то оценит. Ответом на старания – лишь тишина и полное осознание того, что тебе не вырваться из когда-то собственноручно сделанного убежища.