– Даже не поешь?
– Даже не поем, – с чего такая забота?
– Ну-ну, – уже в спину бросила наша коровушка. – И куда направилась?
– На кудыкину гору! Тебе что за болячка?
– Нужна ты мне. – Она фыркнула. – Где тебя искать, если что?
– Тут недалеко. Справа от дороги.
Ну понятно. Если Безрод спросит, где я, никаких неясностей быть не должно. Не хватало только из-за меня переживать.
– Не будет он обо мне спрашивать, – буркнула под нос. – Он и не говорит пока.
На дороге никого не встретила, благополучно дошла до места и отвернула в нужную сторону. Сотней шагов правее высилась моя скала. Что делают мастеровые перед тем, как приступить к делу? Наверное, то же, что вои перед схваткой. Без присмотра богов ни одно благое дело обходиться не должно.
– Э-э-э… а-а-а… Успей, пригляди за мной, не дай повести зубило неровно. Много чего в жизни я испортила, не позволь испортить и это. Мысли мои чисты и ясны, как только могут быть ясны бабьи мысли.
Поплевала на руки и опустилась на колени под каменным шипом…
Спина затекает, руки немеют, в волосах оседает каменная пыль, постоянно приходится щуриться – мелкая, кусачая каменная крошка летит из-под зубила во все стороны. Я крепко-накрепко удержала в памяти заповедь Кречета с самого начала определить, куда будет падать глыба, и подрубать словно дерево – клином. Так и рубила. Не заметила, как день перевалил за середину. Рубить дерево гораздо удобнее, нежели камень, чем глубже я открывала нутро, тем больше приходилось делать клин. Тут я не боялась, что отколю слишком много, наоборот. Разожгла огонь, кое-как приготовила кашу и, не замечая вкуса, проглотила. Все мысли остались там, на острие зубила. Руки ходуном ходили от непривычной работы, ложка стучала о зубы. Не помешали бы рукавицы – кажется, у Тычка имеется пара. Быстро ли можно подрубить каменный шип, если шириной он с туловище взрослого человека? Мне казалось, что к вечеру должна закончить. Ага, как же! Ушла обратно после заката, лишь тогда, когда перестала отчетливо видеть блестящий край зубила. Думала о чем-то своем и только у шалаша поймала себя на том, что и дышу, как рубила камень: удар-вдох-удар-вдох. Ночью проснулась оттого, что руки заходили, якобы в одной зубило, в другой молот.
– Поела бы, – просунулся ко мне утром Тычок с котелком каши. – Я вот тут подсуетился.
– А?.. Что?.. – спросонья не поняла, в чем дело. Это просто старик каши принес. – Как он?
– Ты гляди, еще глаза не продрала, уже спрашивает! Да, слава богам, идет на поправку. Вчера каши поел. Уже говорит.
– Еще седмица – начнет ходить.
– На нем как на собаке заживает.
– Скажи лучше, как на волке. Волчара и есть. Глядит – ровно впервые видит, холодно, настороженно.
– Что есть, то есть.
Быстро уплела свою долю, поблагодарила и унеслась к скале. Море крови, слитой за время нашего стояния на поляне, не давало спокойно дышать. Каждая ее капля упала на траву по моей вине, отчего же таким дурам должно спокойно житься? Быстрее, быстрее за работу.
Сегодня подрубала с боков, справа и слева. Не забывала поглядывать на тень каменного шипа. Каменотес из меня пока выходил неважнецкий, что настоящий мастер прозревает наперед, мне приходилось узнавать на собственном опыте. А если глыба начнет валиться, пока я под ней вошкаюсь? Вот и косилась на тень, слушала: раздастся каменный треск или нет?
За целый день, с перерывом на кашу, поработала на славу. Шип стал будто гриб на тоненькой ножке. Кожаные рукавицы, что взяла у Тычка, не спасли, все равно руки изошли кровавыми волдырями. Только на эти досадные мелочи я не обращала внимания. Скоро, скоро рухнет. А может быть, впрячь Губчика и заставить принять во весь дух с места? Рванет, и камень не выдержит? Поглядела так и эдак, обошла со всех сторон и решила – пока рано. Болели глаза оттого, что приходилось постоянно щуриться. Если наутро морщинки не разгладятся, пойму, хоть и не обрадуюсь. Во сне продолжала рубить камень, даже видения приходили такие – под сильными ударами камень слоится и отлетает пластами. От ощущения силы и проснулась. Вовремя.
