Брюст расставил пальцы вилкой и показал на свои глаза. Я молча кивнула. Понимала, о чем толкует.
– Мои парни, кроме того, что мстили за товарища, избавляли белый свет от жестокого истязателя безвинной жены. А что теперь выходит?
Действительно, что теперь выходит? Я молчала. Нет никакого мучителя, нет безвинной жены, а есть только жена-дура, из-за глупости которой сложили головы пятнадцать человек. Как иначе Брюст и остальные парни должны на меня смотреть, если я никуда не ушла и все это время проторчала около «ненавистного» мужа? Было бы хоть что-то, оскорбительное слово или неблаговидный поступок Безрода – стало бы возможно оправдать избиение одного многими, но к Сивому даже грязь не приставала!
Они имели полное право свалить глыбу и разбить кувалдами на мелкие кусочки. Такому большому каравану и напрягаться не придется – каждый приложится разок, и не станет больше Красной Рубахи. Что не смогли с живым человеком, получится с его каменным подобием.
– Можете спросить с меня за гибель парней, – буркнула, потупясь. – Именно это и нужно сделать. Не было мучителя безвинной жены, да и жена оказалась виновата по самое некуда. Я, дурында, обозлилась на весь белый свет, а Сивый просто оказался ближе прочих, его и кусала. Моя вина. Меня судите…
Брюст внимательно смотрел и слушал. Пожил на свете, чего только не видел, может быть, поймет.
– Долго рассказывать все, что между нами случилось. Если начну говорить, поверь, ты не уйдешь отсюда ни сегодня, ни завтра. Но, когда поняла, что кровь неминуема и сделать уже ничего нельзя, в тот момент для меня наступила вечная зима. Внутри кружит и вьюжит.
– И ты поставила на пепелище изваяние…
– Да. Хоть и красная рубаха на вое, не победу одного хотела увековечить, – подняла глаза. – На этой поляне слилось много крови. И пусть с лица одного выжившего в мир смотрят пятнадцать павших.
Брюст внимательно смотрел на Красную Рубаху, а поодаль толпилась охранная дружина, бросая на меня недобрые взгляды.
– Ты хотела его убить и даже ударила, – задумчиво произнес купец. – Почему?
– Люблю, – угрюмо бросила я.
– После такой любви и ненависть не нужна. Вам нужно жить в глуши, подальше от людей, чтобы не гибли безвинные, – холодно усмехнулся Брюст. – Когда мы вернулись в город, стоило большого труда объяснить родным погибших, ради чего парни отдали свои жизни.
Я молчала.
– Если бы на обоз напала ватага лихих, это многое объяснило. В конце концов, парни подряжались беречь людей и товары, и смерть в бою почетна. Но как прикажешь объясняться с их близкими? Какими словами рассказывать о побоище на поляне, когда пятнадцать человек срубил один сумасшедший вой, гораздый рубиться, словно целый десяток? Вся городская дружина, все, способные носить оружие, готовы были прочесывать окрестности, пока лихие не будут пойманы до единого разбойника. Я правильно сделал, когда не указал на тебя и твоих спутников?
Я молчала, исподлобья косясь на купца.
– Пришлось говорить, что была нешуточная сеча, в которой полегло пятнадцать воев. – Купец упер в меня колючий взгляд. – Взял грех на душу, солгал.
– Ты тоже хорош, – не выдержала. – Натравил на одного целую свору. Не поединка хотели – укатать под горку. Виноват наравне со мной. Из одной чаши хлебаем.
Купец тяжело вздохнул, закашлялся. Конечно, виноват.
– И теперь на поляне, где погибли полтора десятка, встал этот несгибаемый вой. – Брюст положил руку на камень прямо над моим плечом.
