– Что с Вами, Матвей Михайлович? – в голосе библиотекарши слышалась тревога.
– Извините, как вас по имени-отчеству?
– Лариса Михайловна, – она улыбнулась, – тоже Михайловна. Давайте я вам открою главу, где рассказывается про степи.
Взяв книгу, Лариса Михайловна полистала её:
– А знаете, Матвей Михайлович, в этой замечательной книге есть раздел о заповедниках.
– О заповедниках? – взволнованно переспросил Михалыч.
– Да, о заповедниках нашей страны, может быть не всех, но у нас есть и другие книги. Или вас интересуют другие страны?
– Спасибо, другие страны не интересуют.
– Вот, посмотрите, пожалуйста, – Лариса Михайловна дала Михалычу книгу, открытую на странице, где была… была та самая фотография, что висела на стене у него дома.
Из библиотеки он вышел счастливый.
Как-то осенью, во дворе дома Михалыч встретил своего старого приятеля Николая, живущего в соседнем подъезде.
– Привет, Михалыч! Что-то давно тебя не видно. Не болеешь?
– Да нет, спасибо, здоров, кажется.
– Приходи завтра, в домино сыграем, как раньше. Наши спрашивают о тебе.
– Скажи, Коля, со мной всё в порядке.
Теперь, в свободное время, Михалыч изучал степные заповедники.
Их оказалось много, а тот, где была сделана фотография, поразившая Михалыча, располагался сравнительно недалеко: три часа на электричке до Москвы, а далее автобусом двадцать семь часов… Много, больше суток, но автобусы ходили часто, да и цена на билет была вполне доступная.
Потом час-полтора местным автобусом и ты в заповедной степи.
Однажды ночью Михалычу не спалось, он встал, подошёл к окну.
Шёл снег, ровный, тихий, на улице сугробы, деревья и машины в снегу, а небо облачное, ни одной звезды, но от снега белым-бело, чисто и светло.
Михалыч пошёл на кухню, согрел чай.
И так тоскливо и тошно было у него на душе:
«Даже поговорить не с кем. Тони нет, а сынок… сынок на днях придёт и опять деньги будет просить, опять пьяный. Эх, что за жизнь! Верно жена говорила, что мы сами виноваты, что единственный наш ребёнок дошёл до жизни такой – семью бросил, дочку не видит, не работает, женщину нормальную найти не может, все такие же, как и он, я и имена их не помню. Кстати…»
Михалыч встал и пошёл в большую комнату, где в шкафу лежала записная книжка с телефонами и адресами, включил свет, стал листать:
«Где он сейчас? Вот, нашёл и адрес, и телефон, а звать её… ну да ладно. Может позвать их, уговорить жить всем вместе? Потерплю… И Алексей на моих глазах будет».
Михалыч лёг на диван, закрыл глаза и представилась ему летняя ночь в степи – небо ясное, и звёздочки яркие, близкие, так и хочется коснуться… земля за день согрелась, тёплая, он лежит на спине, закинув руки за голову, и смотрит в бездну, а вокруг немыслимый простор, безмолвие и ни души… и будто он тот, самый первый человек, а до него ничего не было… и вплетались, и вспоминались, и приходили откуда-то слова: «В начале сотворил Бог небо и землю.
И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.
И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И был вечер, и было утро: день один…»[1]
После этой ночи Михалыч понял, что поедет в заповедник и поедет весной, чтобы тюльпаны цвели. Вот зима пройдёт, и поедет.
Он стал копить деньги на поездку.
Хотя Михалыч и пенсию получал, и работал, и, казалось бы, всё было нормально у него в материальном плане, но был Алексей, который просил и просил, а отказать родному сыну Михалыч не мог. Может быть, зря.
