Девушка прошла мимо, не удержавшись, впрочем, от улыбки, – настолько нелепым и чопорным ей показался офицер. А через несколько ступеней и вовсе забыла о нем.
Что же до Александра, то он видел следующее.
Девушка, которую молодой барон Корф никогда прежде не встречал во дворце, выскользнула из-за поворота лестницы. Незнакомку сопровождала какая-то тень в одежде лакея, но в то мгновение Александр вовсе не обратил на это внимания.
Незнакомка подняла голову, и из-под черных ресниц прямо ему в душу посмотрели карие глаза. В следующее мгновение в глазах заплясали смешинки, похожие на золотистые озорные огонечки, и с Александром произошло то, что вообще-то очень редко с ним случалось, – он смутился. Но у него все же хватило такта, чтобы посторониться, пропуская девушку.
Сверкнув глазами и улыбнувшись, та прошелестела платьем мимо и скрылась из виду в сопровождении лакея. И никто тогда не подозревал – ни девушка, ни Александр, ни даже цыганка с площади, – что этот взгляд, первый, которым они обменялись, останется с ним на всю жизнь и проследует за ним отсюда, из мраморно-золотого великолепия Зимнего дворца, через годы до самого конца – до чужого и чуждого Константинополя, где он будет умирать.
– Амалия Константиновна!
– Амалия!
– Племянница!
Горничная Даша всплескивает руками, мать всхлипывает и подносит к глазам уголок платка, дядюшка Казимир сияет, как фальшивая монета.
– Вернулась!
– Вернулась!
– Ах, моя дорогая! – И мать от избытка чувств заключает дочь в объятия, впрочем, стараясь при этом не помять ни ее, ни свое платья.
– Яков, вноси вещи… – распоряжается девушка. – Дядюшка! Вы бы помогли ему…
Все кончено, теперь она дома. Впрочем, дома ли? Унылое петербургское съемное жилье, окна смотрят во двор-колодец, а лестничная клетка так узка, что в голову невольно закрадываются мысли о самоубийстве. Денег в семье нет, нет совершенно, а тут еще дядюшка, который не привык ни в чем себе отказывать… Ну, ничего, она привезла хорошие новости, и отныне все будет совсем иначе.
– Тебя так долго не было! – сетует мать, заглядывая ей в глаза.
– Я послала вам телеграмму из Нью-Йорка. Разве вы ее не получили?
Нет, не получили. И мать, Аделаида Станиславовна, запинаясь, объясняет, что это же другая квартира… они ведь переехали – там, где жили раньше, плата была очень высока, и вот теперь…
Теперь кто-то начинает барабанить в дверь. И прорывается в дом, несмотря на то, что старый слуга Яков пытался не впустить незваного гостя. Впрочем, это вовсе не гость, а хозяин той квартиры, которую раньше снимала семья Амалии. Оказывается, что ее домочадцы банально сбежали оттуда, не заплатив.
Бывший домовладелец потрясает кулаком, грозит судом и кричит, что не позволит обирать честных людей. Судя по трем подбородкам и ширине его лица, честность вряд ли ему грозит, так что непонятно, ради кого он хлопочет.
Дядя Казимир, как всегда в щекотливых ситуациях, куда-то исчезает. Нет, он по-прежнему находится в комнате, но его не видно и не слышно точно так же, как если бы он укрылся под шапкой-невидимкой. Аделаида Станиславовна бледнеет. Вот, нате вам, – только что вернулась любимая дочь, и сразу же такое…
Но любимая дочь зовет горничную Дашу, та приносит сумку, из сумки вынимается новехонький бумажник русской кожи, а из бумажника – пачка денег.
– Мы вам должны, милостивый государь? Сколько?
